Войдя в дом, Степан увидел Софью и встревожился: она была бледная, задумчивая. Девушка не отвечала на ласки. Ее белый красивый лоб морщился, большие карие глаза подозрительно блестели.
— Что с тобой, ласточка? — спросил Степан, обнимая девушку. — Заболела?
— Не-ет.
— Может, я чем-нибудь обидел?
— Не-е-ет.
Неожиданно Софья вздохнула и сказала:
— Все говорят, что батько освободил тебя от военной службы из-за меня.
— Кто говорит?
— Все.
Степан вскочил: он готов был бежать, но сам еще не знал куда. Софья задержала его у самого порога:
— Куда ты?
— Я им всем языки поотрываю.
— Кому?
— Кто болтает… Ты же знаешь, что я спорил с Сидором Захарычем. Но разве твоего батьку переспоришь!
— Я знаю, а другие не знают.
— Так пускай все знают.
— Не кипи, Степа.
Софья прижалась к Степану.
Минуту стояли они обнявшись — неподвижные, замершие от счастья. Слышно было, как у Степана на руке тикают часы. И вдруг Софья сказала:
— Знаешь что, Степочка, нам ведь все равно разлучиться придется…
— Придется, — как эхо отозвался Степан.
— Зачем тянуть? Все равно… война… Ты бы сходил в военкомат… Пускай посылают тебя куда нужно. Так будет лучше… И пускай все знают…
Софья не договорила и заплакала. Степан глухо сказал:
— Я сам думал через неделю-две идти. А не говорил потому, что жалко было тебя расстраивать.
— Все равно, Степочка… Не миновать нам этого.
В тот же вечер они твердо решили: Степан утром пойдет в военкомат, и пусть там решают его судьбу.
Они не зажигали огня и, казалось, потеряли счет времени. Наконец Софья сделала над собой усилие и сказала:
— Скоро батько придет, надо свет зажечь.
— Мне пора уходить, — сказал Степан и начал прощаться.
Он думал, что больше не увидит Софью, но ни слова не, сказал об этом. Софья не плакала, и только в ту минуту, когда он уже промелькнул, как тень, мимо окоп, она повалилась, на диван, который, казалось, все еще сохранял его тепло, и разрыдалась. И так плакала, что не слышала, когда в дверь постучался отец.
Утром Степан быстро сложил свои вещи в рюкзак и только тогда сказал матери, что его вызывают в военкомат.
Мать смотрела на него недоверчиво; ей казалось; что он шутит. Когда же увидела, что он всерьез прощается и уходит, загородила ему дорогу:
— Постой, Степочка, я сбегаю к председателю, он тебе опять отсрочку выхлопочет.
— Нет, мама, теперь мне никакая отсрочка не нужна. Пришла моя очередь. А вы не горюйте, со мной ничего не случится. Я буду за такой броней, что мне никакие пушки не страшны. Вообще все будет хорошо. Вы, мама, только Софью не забывайте, она для меня теперь все равно что жена.
