В этой атмосфере недоброжелательства, в ожидании приезда Дягилева, занялись мы подготовкой под руководством Нижинской. Упражнения были закрытые: мы просили Нижинскую, чтобы никто из труппы не приходил смотреть на нас.
Когда мы на другой день по приезде собрались в первый раз у нее, она обратилась ко мне с вопросом:
— Ну а вы, Лифарь, умеете танцевать?
Этот вопрос захватил дыхание: как, если даже Нижинская не знает, умею ли я танцевать, и сомневается в этом, то чего же мне ждать от других, от всех этих так пытливо-недоброжелательно смотрящих на меня глаз? После первого урока моё отчаяние ещё усилилось: я сам увидел, что я совсем не подготовлен и что за полгода скитаний тело моё перестало меня слушаться. «Куда я попал? Зачем я приехал!»
Ужас охватывал меня в сияющем Монте-Карло,— и ещё более одиноким и ненужным ходил я в ликующей, веселящейся толпе, высыпавшей на фейерверк (17 января ежегодный монакский праздник), блуждал по дорожкам сказочного тропического сада и думал... о том, как вырваться из этого прекрасного сияния и вернуться в унылую, хмурую Россию!
Постепенно с каждым уроком моё мрачное настроение проходило, и, когда через три недели — 6 февраля — приехал С. П. Дягилев, я уже не чувствовал себя лишним.
Немедленно по своем приезде, в тот же день, Дягилев назначил экзамен.
Появляется Дягилев со своим окружением. Приходит вся труппа, выговорившая разрешение присутствовать на «экзамене».
Экзамен начался.
Экзерсисы у палки прошли более чем гладко. Дягилев одобрил их. Откинувшись на своем страпонтене, Сергей Павлович поощрительно кивал головой.
Гораздо неудачнее оказалось аллегро посредине студии. Я уклонился от аллегро и остался зрителем. Я видел, как хмурился и бледнел Дягилев, видел злорадные усмешки на лицах кое-кого из труппы...
Вдруг Сергей Павлович вскочил на ноги, и с грохотом страпонтен его ударился об стену... И — тишина... Все затаилось, как перед грозою... У всех вытянутые, чужие лица, у всех – и у нас, и у артистов труппы.
Ураганом умчался Дягилев в свой кабинет. Нижинская, бледная, растерянная, поспешила за ним.
Оттуда доносились к нам раскаты его баритона — на этот раз не ласково-обаятельного, а грозного, бросающего в страх и трепет:
— Броня, вы обманули меня!.. Ведь это же полные неучи!.. И вам не стыдно было их так расхваливать?.. Я не могу, я не хочу, я не буду с ними работать!.. Я их отправлю назад в Россию... Григорьев! Режиссёр! Выписать из Лондона Войцеховского и Идзиковского! Немедленно!
