— Какое уж мое здоровье! — загадочно проговорил дедушка. — Это ведь только Варваре Николаевне, тетеньке твоей, в голову приходит... — и, не договорив фразы, сказал: — Уйми ты ее, урезонь хоть ты ее...
Не было никакого сомнения в том, что у них что-то произошло и дедушка тут теперь страдательное лицо, без вины виноват. Он даже был как-то сконфужен, чувствовал себя неловко, видимо был в состоянии, непривычном для него; не видели никогда и мы его таким.
— Ну, Анна Карловна, идите с ними... в комнату, которую вам там покажут, — сказала матушка.
Мы пошли, а она еще осталась с дедушкой. Дорогой навстречу нам попалась Поленька, спешившая навстречу к матушке, и нам показалось, когда она расцеловалась с нами, что глаза у нее как будто слегка заплаканы.
Мы переоделись с дороги, умылись и, совсем уже готовые, все еще оставались в своей комнате, не зная, идти ли нам и вообще что нам делать. Даже Анна Карловна, эта опытная, знающая все, как и в каком случае ей вести себя, и она была, видимо, в недоумении, что ей делать? Я было спросил подававшую нам умываться горничную, что такое с бабушкой, но и та ответила, что ничего-с, а Анна Карловна заметила мне по-немецки, что никогда не следует прислугу расспрашивать...
Наконец к нам пришла матушка; о чем-то у окна полушепотом она поговорила с Анной Карловной, причем мы могли заметить только, что немало и матушка удивлена и чувствует себя в неловком положении: она несколько раз поводила плечами, с удивлением поднимая их, и вздыхала. Тем не менее, однако ж, она осмотрела нас, в порядке ли мы, и повела нас с собою к бабушке.
Бабушку мы застали в спальне. Она, совсем одетая, лежала у себя, на огромной своей кровати красного дерева с высоким изголовьем, на котором были изображены амуры, стрелы и проч., и была видимо подавлена, убита каким-то горем. Глаза у нее тоже были заплаканы. Возле нее у кровати стояли Авдотьюшка и Аксиньюшка, ее любимые доверенные женщины, с унылыми, постными лицами и держали — одна мокрую повязку для головы, очевидно приготовленную для убитой горем или больной бабушки или ею только что снятую; а другая — чайную чашку с чем-то лекарственным. Шторы на окнах были спущены. В комнате пахло мятными каплями и еще другими какими-то. Тут же, у изголовья, в кресле сидела и Поленька. Мы подошли к бабушке, поцеловали у нее руку, потом поцеловались с ней в губы. Она казалась совсем слабой, и голосом говорила она слабым, то и дело вздыхая, причем во вздохе ее слышалось подавленное рыдание. Видимо, она только что начала успокаиваться.
