Алексей обвык после света и уверенно обошел загон, где лежали бычки. Они неторопливо жевали и сонно вздыхали, иные вставали и терлись боком о жерди, облегчались и снова ложились отдыхать.
За крайним загоном Молоков прислонился к молодой сосенке, непонятно как выросшей на опушке осинника вдали от бора. Скрутил цигарку из махорки и, когда прикуривал, по задумчивости опалил бороду. «Сбрить ее надо, окаянную, — снова решил он. — Осенью непременно сбрею».
По высокому правобережью искристо переливались электрические огни, обозначая села и деревни. Люди там, много людей, и охота к ним, а что поделаешь, кому-то надо жить на отгонных пастбищах со скотом. Работа есть работа.
Завтра Алексей останется на своем участке: там и загон есть, и старый вагончик, обитый ржавым железом. Негоже ему стеснять Пайвиных, пущай и не жених с невестой. Сима вон занавеску привезла, чтобы отгородить свою постель, однако все равно неудобно, если чужой мужик будет спать в избушке, пускай даже и на полу.
Ночи и теплые, и короткие. Поужинает здесь — и к себе. Не ахти сколько и остается подремать в вагончике. И не один он, а с телятами и лошадью. Конечно, глухое там место — березняки, старый бор и ольховая согра по течению речки Боровлянки. А кого бояться? Зайцев ли, козлов ли, филина ли? Некого бояться. Ни он, ни ему никто не помешает. Тоскливо станет — повечеровать можно у Пайвиных.
Цигарка искурилась до бумаги, и во рту загорчило. Алексей тщательно ее заплевал и взглянул на небо. С востока, где у горизонта слабо желтело зарево огней города, небо свежо засинело от подступающего рассвета. В деревне Максимовой за Ильмень-озером очнулись петухи, распевно задразнили друг дружку. «Толсторожий!» — начинал один. «Толсторожий!» — не сдавался другой. Вот так же кукарекали петухи по Еловке, когда Алешка провожал Дуняшку до ее ограды, накинув ей на плечи отцовский суконный пиджак. Какие они тогда были счастливые…
— Однако прохладно, и телят пора выпускать, — вслух молвил Алексей и пошел седлать Гнедка. Где-то на лугу за кустами глухо позвякивало ботало на шее мерина, точь-в-точь, как на Еловской поскотине. Почему-то нынче ему, Молокову, все чаще и чаще вспоминается родное село.
— Ты чего рано приехал? — резко встретил Алексея Пайвин.
Он сидел за дощатым столиком перед избушкой, макал в соль и жадно хрустел свежим огурцом. Недоволен был появлением Молокова вовсе не потому, что придется угостить огурцами, раздобытыми Симой в Замараево. У них с женой своя задумка: пораньше поправиться и угоститься вином из резиновой подушки, дармовым вином, которое армяне и выслали Молокову.
