Призрачность происходящего усиливалась видом тяжелого (Господи!) золотистого ковра-занавески, висящего во всю стену вдоль лестницы. Я было притронулся к занавеске, да тут же отдернул руку, почувствовав холод стены: оказывается, занавеска со всеми своими складочками и помпончиками была нарисована на стене. Это было что-то новое. Когда я два года тому назад получал здесь грамоту, этого не было.
Посреди первого марша мраморной лестницы дядя Сандро остановился и показал мне ногой на ступеньку с отшибленным краем величиной с кулак.
— Здесь до революции, — сказал дядя Сандро, — я однажды поднялся на лошади, проскакал по всем комнатам и спустился вниз… А на этом месте, — продолжал он, вставив ногу в выбоину, словно, прикасаясь ногой к следу, оставленному копытом его лошади, он приближал и ласкал в воспоминаниях дни своей молодости, — лошадь поскользнулась задней ногой и разбила лестницу.
— Что вы здесь делали? — спросил я, невольно понижая голос, потому что звуки здесь гудели, как они гудят в церкви или в бане, то есть в местах омовения души или тела.
— До революции я здесь был у знаменитого табачника Коли Зархиди, — сказал дядя Сандро, — он здесь жил…
— А после революции? — спросил я еще тише, потому что администратор снизу, из своего парника, опять поднял на нас удивленный взгляд.
— А после революции, — сказал дядя Сандро, наконец и сам понижая голос, — я тебе расскажу после…
Но что же нас сюда привело, зачем мне понадобился этот секретный документ о переселении козлотуров?
Дело в том, что совсем недавно, после критики козлотуризации сельского хозяйства, в одном из московских журналов появилось социологическое исследование по нашему козлотуру. И хотя оно появилось уже после статьи, критикующей козлотуризацию, и, казалось бы, можно было ожидать дополнительных ударов, исследование по козлотуру было воспринято в местных кругах очень болезненно, как совершенно неожиданная несправедливость.
А между прочим, после официальной критики совершенно никто не пострадал, разумеется, кроме самого козлотура. Вернее, сам по себе козлотур никак не пострадал, просто имя его полностью исчезло с газетных страниц. И так как у нас есть все основания считать, что сами козлотуры не имели ни малейшего представления о своей славе, хотя кое-что они и могли подозревать, учитывая, что слишком много вокруг них было всякой возни, но, уж конечно, заметить и обидеться на исчезновение своего имени и портретов с газетных страниц они никак не могли.
