Хоть это всё равно что сов нести в Афины,
Вас всё-таки занять хочу на миг единый
Своим посланием.
Давно здесь минул день,
Все ставни замкнуты, мерцает свет, и тень
От головы моей со стенки мне кивает;
Вот в черных рамках там сурово выступает
Писателей толпа; и каждый — близкий друг,
Пусть незнакомый мне. От лампы светлый круг
На лица ровно лег. Спокойно я взираю
На этот круг подчас, и, примостившись с краю,
Склоняясь над столом до утренней звезды,
Исписываю я бумажные листы.
О драмах Пушкина веду я речь. Не Мэри,
Не Фауст, не Борис, а Моцарт и Сальери
Волнуют мысль мою. Мне кажется, что тут
Сальери выслушал несправедливый суд.
Рассудком ледяным плененный, вдохновенье
Он должен был убить — согласно обвиненью.
Сальери в творчестве стремится всё понять,
Всё взвесить мысленно и выверить опять,
Обдумать способы, материал и цели,—
Он четкость ясную любил в малейшем деле!
В его трудах найти внезапное не тщись!
Основы их основ — размеренная мысль!
Но всё же, всё же… Что помехой вдохновенью?!
Нам нравятся его блестящие творенья.
Он с метеором схож, что в искрах над землей
Пронзает полог мглы сверкающей дугой,
Горит, слепительный, весь в пламени несется,
А в глубине своей холодным остается.
Так, значит, мастерство Сальери добывал
Лишь мыслью и трудом. Но вправду ль убивал
Он тем природный дар, как явствует из драмы?
Ответит скрипка нам. Стаккато, фуги, гаммы
Не зря из года в год Сальери выводил
И силою язык той скрипки изменил.
Она гудит звончей. Певучих звуков сила
За годы долгие ее переродила,
И, теми песнями могучими полна,
Прониклась чуткостью неслыханной она.
Вдохнувший душу в дерево, напев в какой-то мере
Ужель не пробудил живой души в Сальери!
Нет! Вечный труженик, себя он развивал,
Сальери, верный раб, талант не зарывал
Во глубине земли. Пусть судный день настанет:
Спокойно Музе он и прямо в очи глянет.
И будет за любовь к труду, за труд большой
Оправдан Музою и собственной душой.
