Тогда впервые в тишине
Родился стих живой во мне.
Он бил кипящею струею,
Сквозь холод мысли протекал
И в твердых формах застывал,
Как воск горячий под водою.
Нетрудно было угадать,
Что я в стихах хотел сказать.
Прибавлю, что свое творенье
Соседской дочке я послал,
И млел, и всё ответа ждал.
Прошли среда, и воскресенье,
И десять дней, как десять лет,
И месяц… а ответа нет.
И вдруг я с нею повстречался,
Заговорил, как в полусне.
Она в лицо взглянула мне,
Внезапно с губ ее сорвался
Такой невинный, чистый смех,
Что на него сердиться грех.
Смеяться могут так лишь дети
Да люди с ясною душой;
Как жаворонок полевой
Звенел он, юной страсти сети
Уничтожал. Но в тот же час
Он оборвался и погас.
Печаль девичий лоб покрыла,
Как тень от облака нашла.
Мне на плечо рука легла,
И тихо, ласково спросила
Чуть слышным шепотом она:
«Вам больно? То моя вина?»
Нет, звездочка моя, не больно.
Одно лишь видела душа,
Как ты свежа и хороша,
Как рада жизни ты невольно —
Вся как в серебряной росе,
Со скромной лентою в косе.
И материнский образ тонко
В ней проступил, когда она,
Тревожной ласкою полна,
Ко мне склонилась, как к ребенку,
По-новому передо мной
Живой сияя красотой,
Где с первой прелестью девичьей
Сливались матери черты.
О, как ты дивно, красоты
Двойной слиянное обличье!
Казалось, вечный оживал
В ней Рафаэля идеал!
И пред высокою красою,
Пронизан, зачарован ей,
Склонился я душой моей,
Благоговеющей душою;
А в сердце было так светло,
В нем затаилося тепло.
Досель еще оно пылает;
Глядишь — погасло, — вдруг язык
Огня живого давний миг
Воспоминаньем озаряет…
И мчит меня к снегам Парнаса
Крылатый конь, чтоб я потом
Пел о далеком, о былом…
Но как найти следы Пегаса
На этих шумных мостовых?
Передохни ж, мой верный стих.
Между 1909 и 1913
