Деспотизм Петра, при всей его жестокости, не шел в сравнение с деспотизмом вознесенного на вершину власти плебея именно по степени унизительности. Можно себе представить, что испытывали князь Дмитрий Михайлович Голицын и князь Василий Владимирович Долгорукий.
Меншиков держался отнюдь не силой авторитета или даже верностью гвардии. Как вскоре выяснилось, не было ни того, ни другого. Он держался только послушанием мальчика-царя. То есть случайностью обстоятельств. Когда же фактический глава государства располагает лишь такой опорой, это свидетельствует о нежизнеспособности подобной системы.
Меншиков был натурой чрезвычайно одаренной и деятелем с огромным и разнообразным государственным опытом. Но расположенный к нему историк, блестящий знаток биографии светлейшего, Н. И. Павленко, вынужден признать, анализируя именно этот период в жизни своего героя:
По ступенькам власти Меншиков взбирался как бы играючи. Настало наконец время, когда можно было осуществить все планы. Но, удивительное дело, государственной мудрости в действиях и поступках светлейшего мы не обнаруживаем[50].
В этом нет ничего удивительного. Комплекс петровских идей, которым Меншиков был предан и стержнем которых было неограниченное самодержавие, в первозданном своем виде потерял смысл. Он стал неплодотворен. Последовательно продолжать петровскую внутреннюю и внешнюю политику — укреплять и развивать самодовлеющую военно-бюрократическую машину за счет страны, не прекращая при этом — что было бы естественным оправданием — внешнюю экспансию, Меншиков не мог. У России не было на это сил. Предложить новую программу он был не в состоянии, ибо у него этой программы не было. Отсюда и произошла промежуточность действий, не дававшая настоящего облегчения стране и не обозначавшая сколько-нибудь ясных перспектив.
Новая программа была у князя Дмитрия Михайловича, но в конкретной ситуации он не видел ни малейших шансов на ее осуществление и, поддерживая противоестественный альянс с Меншиковым, ждал подходящего момента.
Как выяснилось через три года, в России вообще не было недостатка в радикальных программах, но они хранились в головах прожектеров.
Россия оказалась на распутье, и решающую роль в ее ближайшей судьбе — будет ли ее укачивать в обозримом будущем постпетровская мертвая зыбь, реализованная в политике Меншикова, Остермана, Толстого, или же свершится попытка прорыва в качественно иное государственное и экономическое бытие, — решающую роль в этом могла сыграть натура нового царя. И того, кому он доверит фактическую власть. А такой человек или группа людей должны были появиться, причем вне формальной структуры управления.
