Как абсолютно точно писал о Голицыне Ключевский, "исходя из мысли, субъективно или генеалогически у него сложившейся, что только родовитая знать способна держать правомерный порядок в стране, он остановился на шведской аристократии и Верховный тайный совет решил сделать опорным пунктом своего замысла"[48].
Но при всей несомненной ориентации князя Дмитрия Михайловича на родовую знать как на гаранта и исполнителя конституционной реформы цель этой реформы была для него отнюдь не сословно-эгоистической. Многие противники именно такого развития государственного устройства не в состоянии были еще понять то, что понимал князь Дмитрий Михайлович и что они сами смутно ощущали в последнее десятилетие петровского царствования. Вспомним многозначительный разговор царевича Алексея с Ягужинским или Макаровым о безграничности самодержавного деспотизма…
Вполне возможно, что ужаснувший окружение Екатерины слух пущен был с ясной целью — сдвинуть ситуацию, заставить Екатерину и всесильного в тот момент Меншикова пойти на принципиальный компромисс, открывающий возможности переустройства системы.
То, что князь Дмитрий Михайлович стал одним из шести высших сановников в империи, было огромной победой именно той части оппозиции, которая ориентировалась на принципиальную реформу системы. Реформу европейскую, но — антипетровскую.
Историки, считающие, что создание Верховного тайного совета предопределило возможность конституционного порыва 1730 года, на наш взгляд, совершенно правы.
Но в момент возникновения перед Верховным тайным советом стояла прежде всего чрезвычайно конкретная задача — предотвратить окончательное разорение страны. А все признаки близкого краха были налицо.
Несколько месяцев после образования Совета ушли на изучение ситуации. И осенью группа деятелей во главе с Меншиковым и Остерманом подала в Верховный тайный совет записку, подводящую итог этого изучения. Она столь красноречива, что стоит обширно ее процитировать: "Как вредно для государства несогласие — о том нечего упоминать; это обнаруживается не только в духовных и других государственных делах, но и относительно бедных русских крестьян, которые не от одного хлебного недорода, но и от подати подушной разоряются и бегают, также от несогласия у офицеров с земскими управителями и у солдат с мужиками. Если армия так нужна, что без нее государству стоять невозможно, то и о крестьянах надобно иметь попечение, потом)>7 что солдат с крестьянином связан, как душа с телом, и когда крестьянина не будет, тогда не будет и солдата. Теперь над крестьянином десять и больше командиров находится вместо того, что прежде был один, а именно из воинских, начав от солдата до штаба и до генералитета, а из гражданских — от фискалов, комиссаров, вальдмейстеров и прочих до воевод, из которых иные не пастырями, но волками, в стадо ворвавшимися, называться могут; тому подобны и многие приказчики, которые за отлучкою помещиков своих над бедными крестьянами чинят что хотят. Поэтому надобно всему генералитету, офицерам и рядовым, которые у переписи, ревизии и на экзекуции, велеть ехать немедленно к своим командам, ибо мужикам бедным страшен один въезд и проезд офицеров и солдат, комиссаров и прочих командиров, тем страшнее правеж и экзекуции; крестьянских пожитков в платеж податей недостает, и крестьяне не только скот и пожитки продают, но и детей закладывают, а иные и врозь бегут. Надобно заметить, что хотя и прежде крестьяне бегали, однако бегали в своем государстве от одного помещика к другому, а теперь бегут в Польшу, к башкирцам, в Запорожье, в раскол: и так мы нашими крестьянами снабжаем не только Польшу, но и собственных своих злодеев. Сверх того, часто переменяемые командиры такого разорения не чувствуют, никто из них ни о чем больше не думает, как только о том, чтоб взять у крестьянина последнее в подать и этим выслужиться, не принимая в расчет того, что после крестьянин безо всего останется или вовсе куда-нибудь убежит".
