"Как-де народ терпит тягости"" Тема "народных тягостей", как видим, была постоянной темой в разговорах царевича с доверенными лицами.
Нас не должна обманывать инфантильная интонация показаний Алексея. Тут играл роль страх, растерянность, желание казаться наивнее, чем царевич был на самом деле. Надо видеть то, что стояло за этим торопливым и сбивчивым текстом. А стояли за ним вещи вполне реальные.
Но, оказавшись в относительной безопасности, за границей, Алексей не склонен был к пассивному ожиданию. Он написал письма в Сенат и своим друзьям среди высшего духовенства, смысл коих был — "я жив и будущее за мной". Судя по настойчивым упоминаниям Сената в показаниях, царевич возлагал на это учреждение особые надежды. (Что, кстати, свидетельствует о намерении Алексея сохранить главные структуры управления.) "В сенаторах я имел надежду таким образом, чтоб когда смерть отцу моему случилась в недорослых летех братних, то б чаял я быть управителем князю Меншикову, и то б было князю Якову Долгорукову и другим, с которыми нет согласия с князем, противно", — показал царевич 16 мая.
Алексей достаточно точно представлял себе возможное развитие событий после смерти Петра и весьма трезво оценивал ситуацию. Ведущая роль Меншикова и ненависть к нему как знати, так и многих "новых людей" стали причиной падения светлейшего в 1728 году. Только роль Алексея сыграл его сын Петр. Алексей не был фантазером. Планы, сложившиеся в беседах с сильными государственными умами, выглядят здраво.
А когда я был в побеге, в то время был в Польше Боур с корпусом своим, также мне был друг, и когда б по смерти отца моего (которой чаял я вскоре от слышанья, что будто в тяжкую болезнь его была апелепсия, и того ради говорили, что у кого оная в летех случится, те недолго живут, и того ради думал, что и велико года на два продолжится живот его) поехал из цесарии в Польшу, а из Польши с Боуром в Украину, то б там князь Дмитрий и архимандрит Печерский, который мне и ему отец духовный и друг. А в Печерского архимандрита и монастырь верит вся Украина, как в Бога. Тако же и архирей Киевский мне знаем: то б все ко мне пристали.
А в Москве царевна Марья и архиереи, хотя не все, только чаю, то большая часть, пристали ко мне.
А в Финляндском корпусе князь Михаило Михайлович, а в Риге князь Петр Алексеевич также мне друг, и от своих не отстал же.
И так вся от Европы граница моя бы была и все б меня приняли без великой противности, хотя не в прямые государи, а в правители всеконечно.
