Теперь необходимо отвлечься от судеб и самоощущения массы народа и хотя бы приблизительно прикинуть, как должен был чувствовать себя человек другого слоя — человек из петровского окружения, обладающий чувством собственного достоинства.
Времена Ивана Грозного давно миновали. В царствования предшественников Петра достоинство русского аристократа, несмотря на то что он считался государевым рабом, охранялось достаточно прочной системой сословной иерархии. С воцарением Петра это чувство защищенности рухнуло. Нет надобности повторять здесь известные факты издевательств молодого царя и его "компании" над стариками боярами. Но, по свидетельствам современников, и зрелый Петр отнюдь не чуждался обидно-шутовских проделок по отношению к своим соратникам разного ранга.
Люди новой элиты — гвардейские офицеры, — в которых сам царь всемерно старался воспитать ощущение личной значимости, вовсе не были застрахованы от тягчайшего унижения.
Объективный и педантичный до наивности бытописатель Петербурга начала двадцатых годов камер-юнкер герцога Голштинского Берхгольц предлагает нам удивительные свидетельства: "…все сенаторы, заседавшие поутру в Сенате, имели приказание не снимать там масок… До сих пор еще все члены императорских коллегий обязаны по утрам являться на службу в масках, что мне кажется неприличным, тем более что многие из них наряжены так, как вовсе не подобает старикам, судьям и советникам: но в этом случае все делается по старой русской поговорке: "да будет царская воля""[14].
Знаменитый князь Репнин отказался исполнить каприз Ивана Грозного, отказался надеть маску — личину, и был в наказание зарезан. Но и угроза смерти не подвигла его поступиться достоинством.
Полтора века самодержавия сильно расшатали гордость русской аристократии, обескровили ее здоровую оппозиционность. Петровские вельможи безропотно носили и шутовские личины, и маскарадные костюмы не только во время забав, но и в Сенате, в коллегиях.
Пушкин писал о Петре: "История представляет около его всеобщее рабство… Впрочем, все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою"[15].
Любой офицер мог быть подвергнут публичной порке. Как записал тот же Берхгольц, "одного поручика, состоявшего при императорском дворе, отослали на галерный двор и перед тем жестоко высекли". Есть у него и другие свидетельства о телесных наказаниях гвардейских офицеров.
Кроме равенства перед дубинкою — равенства перед наказанием — было равенство перед унижением. И не нужно этого недооценивать. Попрание человеческого достоинства и месть за это — одни из сильнейших двигателей исторических переворотов. Это чувство способно охватить общество сверху донизу. Ненависть российского крестьянства к дворянству, к помещикам вызвана была отнюдь не только экономическими причинами и не только жестокостью отдельных господ. Само по себе положение безответного раба было нестерпимо унизительно для крестьянина, часто по-человечески презиравшего своего барина. Ничто так не стимулирует ненависть, как некомпенсированное чувство унижения.
