Для Людовика было также типичным быстро терять твердость. Когда Брезе доложил ему обстановку, он просто пожал плечами и сказал:
— Хорошо, пусть остаются там, где находятся.
Потом он допустил ошибку — отстранил Неккера и предложил Бретею занять его пост.
Я находилась с детьми, читая им вслух басни Лафонтена. Дочка заглядывала в книгу через мое плечо, а сын сидел у меня на коленях, внимательно следя за моими губами и пронзительно смеялся, когда то или другое казалось ему особенно смешным. В такие моменты легко забывалось все, что происходило вокруг нас.
Мы пребывали в Трианоне, который изменился за последний год. Театр был закрыт. Меня не влекло к нему. Часто мы с Габриеллой бродили по парку и старались не говорить о страхах, переполнявших наши сердца. Меня больше не окружали веселые молодые люди. Они были лишены своих хорошо оплачиваемых должностей, которых добивались и которыми я в восхищении одаривала их. Они немного потускнели. «Мы все будем банкротами», — плакались они.
Окончив чтение, я закрыла книгу.
— Я хочу показать вам свои цветы, — сказал Луи-Шарль. И мы пошли к крошечной грядке в парке, которая была выделена мной в его полное распоряжение.
— Цветы и солдаты, мамочка, — говорил он, — я не знаю, кого я люблю больше.
Рука об руку мы шли по парку, и мои любимые поселяне вышли из своих домиков, чтобы поприветствовать моих детей, любовно провожая их глазами; никто не думал о том, что происходит во внешнем мире. И вновь Трианон был для меня раем.
Сын отпустил мою руку и побежал вперед. Достигнув грядки, он остановился, поджидая нас.
— Я разговаривал с кузнечиком, — сказал он, — который смеялся над старым муравьем. Но ведь он не будет смеяться, правда, мамочка, когда наступит зима?
— Когда ты говорил с кузнечиком, мой милый?
— Только что. Ты не могла его видеть. Он выбежал из книжки, когда ты читала. — Он серьезно смотрел на меня.
— Ты все это выдумал, — сказала его сестренка.
Однако он поклялся, что ничего не выдумывает.
— Клянусь, — сказал он.
Я рассмеялась. Однако его манера фантазировать несколько встревожила меня. Она выражалась не в том, что он не хотел быть правдивым, а в том, что у него было такое живое воображение.
Потом он собирал цветы и преподносил их мне и сестренке.
— Мамочка, — сказал он, — когда ты поедешь на бал, я сделаю для тебя ожерелье из цветов.
— Правда, моя радость?
— Оно будет самым красивым. Красивее бриллиантового колье.
Всегда меня охватывали какие-то неясные предчувствия. Я неожиданно обняла и крепко прижала его к себе.
