Уложив тетрадку в нишу, Горбяков развернул другую. О, за эту тетрадочку нынешние власти не пожалели бы больших денег: здесь были сосредоточены адреса явок и партийных комитетов, с которыми поддерживали связи нарымские большевики. Адреса были записаны открытым способом, хотя и под видом аптек.
Попади эта тетрадочка в руки врагов, они смогли бы многое из нее почерпнуть для своих злодеяний против революции.
Когда все бумаги были уложены, Горбяков закрыл нишу плотно подогнанной крышкой. Кромки застарелой, но прочной бересты скрыли линию обреза. Чурбак как чурбак. Таких в каждом дворе дополна.
Теперь чурбак надо было унести в сарай и там сунуть его рядом с поленницей сухих березовых дров в угол, в древесный мусор, скопившийся за многие годы.
Горбяков устал: ныло под лопатками, поламывало в пояснице, болела голова. "Не подождать ли до утра? Сейчас в сарае темь", - мелькнула заманчивая мысль и захотелось лечь на кровать и уснуть. Но ощущение беды, которая надвигается на него, испытанное при встрече с урядником, не покидало его. Тревожные вести, принесенные попадьей, тоже не радовали. "Нет, нет, Федор, этого нельзя откладывать. Делай сейчас же", - сказал он себе и, устало двигая ногами, - вышел в прихожую.
На полке возле печки стоял фонарь. Горбяков зажег его, надел полушубок, шапку, вернулся в свой кабинет за чурбаком. Он взял его под мышку, прикрывая мерцавший фонарь полой полушубка, вышел на крыльцо.
Двор у Горбякова был обнесен бревенчатым забором и покрыт жердями и соломой, как у всех в Нарымском крае. Но калитка, соединявшая двор с огородом, распахнулась, и в нее, как в трубу, со свистом врывалась Снгежная струя. Ветер ударил Горбякова в грудь, обдал холодными, колючими снежинками. Пряча лицо в воротник, Горбяков ощупью, в кромешной темноте добрел до сарая. Тут за дощатой стенкой ветер был не страшен.
Горбяков поставил фонарь на поленницу, опустил чурбак на землю. С помощью топора он расчистил в углу от опилок и мелких щепок местечко для чурбака, там же, где он стоял, дожидаясь своего часа, поставил его, потом топором же пригреб к нему мусор. Оглядевшись в сумраке, Горбяков кинул в угол несколько суковатых поленьев и, загасив фонарь, пошел обратно.
Взойдя на крыльцо, Горбяков остановился. Пурга неистово выла, стонала, плакала. Где-то далеко-далеко, на другом конце Парабели, исступленно брехалр! собаки.
"Волки, видно, у дворов шляются", - подумал Горбяков.
Он закрыл двери в сенях на засов, войдя в дом, погасил лампу, вначале в прихожей, затем у себя в кабинете и, испытывая тоску по теплу, полез на печку, с усмешкой думая о себе: "Рано, братец мой, в старики записался. Федот Федотыч не уступит своего места. Тут, на печи, блаженство, рай, истинный уют для души и для тела".
