Ибо моей реальностью стало восприятие Ины. При этом мне предстояло осознать, что оно может стать реальностью и для других людей тоже.
Однако реальности предшествовала Страна чудес.
Эти годы роста и учения я распускалась и цвела, согреваемая теплыми лучами присутствовавшего рядом мистера Доджсона. Случившееся в тот день в саду навсегда осталось со мной. С нами. В своих письмах он называл меня иногда «дикой цыганочкой» и время от времени спрашивал, помню ли я, каково это — валяться на траве.
Я помнила, но ни с кем говорить на подобную тему не могла и не знала, как писать о таких вещах в письмах. Каждый раз, как я пыталась это сделать, выходило совсем уж нелепо: Дорогой мистер Доджсон, конечно же, я помню, как трава касалась моей спины, а Вы стояли и смотрели на меня.
Тут я вставала в тупик. Почему он на меня смотрел? Тогда мне все казалось совершенно естественным. Однако на бумаге… в написанных мной словах ничего естественного не было. Они почему-то тревожили меня и никак не вязались с образом мистера Доджсона, которого я знала, и не имели ничего общего с той счастливой, безоблачной минутой, которую мы пережили с ним вдвоем.
Я нервно вычеркивала слова, комкала бумагу и в конце концов швыряла ее в огонь, ибо не хотела, чтобы кто-нибудь видел написанное мной. Потому что если я не осознавала в полной мере случившееся, как мог в этом разобраться кто-то другой? Тогда я сочиняла очередное — не такое откровенное — послание, в котором справлялась, не мучают ли его головные боли, и чувствовала при этом, что каким-то образом разочаровываю его.
Я не спрашивала, продолжает ли он видеть сны.
А он часто в своих письмах вспоминал тот день, однако фотографию мне так и не показал. Я же просто жаждала ее увидеть. Жаждала получить доказательство того, что однажды была настоящей дикаркой. Шло время, и мои наряды стесняли меня все больше и больше, а юбки становились длиннее. Я знала: настанет день, когда я уже не смогу вспомнить ощущение ветра на обнаженных плечах, ощущение травы нежной кожей между пальцев ног. Мне казалось, что если б я только могла увидеть запечатленным тот миг — увидеть себя, — уже никогда не забыла бы этого.
Но мистер Доджсон не счел нужным показать мне снимок. Не знаю почему — оттого ли, что полагал, будто мне это неинтересно, или по какой-то иной, не столь очевидной причине. А я все никак не могла заставить себя спросить его о снимке, хотя и уверяла себя, что в том нет ничего страшного — ведь это же, ей-богу, всего-навсего чудаковатый старый мистер Доджсон.
