* * *
34 года, 1 месяц, 25 дней
Четверг, 5 декабря 1957 года
Вот они – мои ближние, братья мои, которые, как и я, сидя в машине на красном светофоре, ковыряют в носу. И все, едва почувствуют, что на них смотрят, сразу прекращают это занятие, словно их застукали за какой-нибудь мерзостью. Странная стеснительность. Между прочим, это очень полезное, даже расслабляющее занятие – чистка носа перед красным светофором. Краешек ногтя исследует ноздрю, обнаруживает козявку, определяет ее контуры, осторожно отковыривает от стенки и наконец извлекает наружу. Главное, чтобы козявка была не слишком клейкой, а то потом будет трудно от нее отделаться. Но если она правильной консистенции – мягкая и эластичная, как тесто для пиццы, – что за удовольствие бесконечно перекатывать ее между большим и указательным пальцами!
* * *
34 года, 1 месяц, 27 дней
Суббота, 7 декабря 1957 года
А что если козявка – это только повод? Повод, чтобы поиграть в эту занимательную игрушку из хрящей – кончик носа. О чем думал этот водитель? О чем думал я сам до того, как стал наблюдать за ним? Ни о чем таком, что бы я запомнил. Так, какие-то мечтанья в ожидании, пока не зажжется зеленый свет. Для этого нам и нужен носовой хрящ – чтобы ждать, пока жизнь снова не пойдет своим чередом. Эта гипотеза нашла свое подтверждение сегодня вечером, когда я наблюдал, как Брюно, послушно сидя в ванночке, обкручивает свой кончик вокруг указательного пальца с тем же полнейшим отсутствием выражения на лице, что бывает у автомобилиста на красном светофоре. Член, кончик носа, мочка уха не являются, собственно говоря, «переходными объектами» [14] . Они не несут никаких особых функций, не играют никакой символической роли, в отличие от куклы или плюшевого мишки. Они всего лишь занимают наши пальцы, когда мы думаем о чем-то другом. Так материя робко напоминает о себе нашей блуждающей где-то мысли. Когда я читаю «Преступление и наказание», прядь волос, которую я наматываю на палец, шепчет мне, что я – не Раскольников.
* * *
34 года, 4 месяца, 22 дня
Вторник, 4 марта 1958 года
Мертвый голубь на решетке канализационного стока. Я отвожу взгляд, будто, глядя на него, могу «что-то подцепить». Иллюзия визуального заражения! Мертвая птица выглядит почему-то особенно заразной. Это – словно предчувствие пандемии. Задавленные машинами ежики, кошки, собаки, павшие лошади, даже человеческие трупы не производят такого впечатления. Когда я был маленьким, рыбы, которых я брал в руки, казались мне слишком живыми, этот же голубь в сточном желобе – слишком мертвый.
