Человек стоит перед писсуаром, разведя в стороны руки, явно не в силах пошевелить ими. Его сосед, застегивая ширинку, вежливо спрашивает, что случилось. Тот, указывая на свои обездвиженные руки, смущенно спрашивает, не окажет ли тот любезность и не расстегнет ли ему ширинку. Сосед как добрый христианин исполняет эту просьбу. Тогда первый, все больше смущаясь, спрашивает, не вытащит ли тот тогда уж и его член. Что второй не без замешательства, но все же делает. Дальше – больше, и ему приходится придержать конец бедного калеки, чтобы тот не облил себе ноги. Первый помочился обильно и с облегчением, увлажнившим даже его веки. Дело сделано, и вот человек с парализованными руками спрашивает своего благодетеля, не смог бы он… не могли бы… не могли бы вы… его вытереть… пожалуйста? И так далее: вытереть, заправить на место, застегнуть ширинку… Наконец, упакованный по всей форме, человек горячо пожимает руку своему благодетелю, который, с изумлением обнаружив, что тот прекрасно владеет руками, которые он считал парализованными, спрашивает, что помешало ему проделать все это самостоятельно.
– Мне? Ничего, абсолютно ничего, но если бы вы только знали, как мне все это противно!
* * *
33 года, 11 месяцев, 4 дня
Суббота, 14 сентября 1957 года
Встретил на бульваре Сен-Мишель некоего Ролана. Не могу вспомнить фамилию. Не могу подобрать фамилию к этому смутно знакомому лицу. Не могу вспомнить обстоятельства нашего знакомства. Что это за человек, с которым, по его словам, мы были хорошо знакомы и при незабываемых обстоятельствах? Фанш, которой я рассказал о встрече и описал этого человека, сказала: Так это же Ролан! Один из моих раненых! Вас ранило вместе, перед самым концом, неужели ты забыл? Фанш выдает все новые подробности: Подрывник! Он еще в засаду попал, еле вырвался, все кишки наружу! Все напрасно, Ролан не вырисовывается. Моя амнезия напрочь дематериализовала его. Теперь он – всего лишь некая человеческая форма, парящая на задворках моей памяти. И конечно же, его настоящее имя говорит мне не больше, чем партизанская кличка. Такое со мной случается часто и случалось всегда. Что-то у меня в мозгу работает не так, как надо. Память – самый ненадежный из моих инструментов. (Это не касается папиных афоризмов и цитат, которые он заставлял меня заучивать, – их ничем не вытравить.) По крайней мере, говорит в конце концов Фанш, если бы боши тебя стали пытать, ты бы ничего не выдал.
