— Ну, тебе просто придется стараться усерднее, — сказала она, делая глоток вина. Какая-то его часть пролилась ей на рубашку, но она даже не заметила. — Порой нам приходится справляться с вещами как можно лучше. Это зовется жизнью, Кайден. Твой отец — хороший человек. Он обеспечивает нас крышей над головой и дает нам больше, чем могли бы многие. Без него мы бы, возможно, оказались на улице.
Я стоял в конце стола, сжав ладони в кулаки.
— Но я стараюсь изо всех сил, а он, похоже, становится только безумнее.
Она перевернула страницу журнала, и когда я посмотрел ей в глаза, она выглядела как призрак, отсутствующая и потерянная, как я.
— Кайден, я ничего не могу сделать. Прости.
Обозленный я вышел из комнаты, жалея, что на две проклятые минуты она не могла стать другим человеком — тем, кто устраивал вечеринки и благотворительные мероприятия и улыбался. А не гребаным зомби, накачанным обезболивающими.
***
— Что у тебя за проблемы сегодня, черт возьми? — Люк швыряет футбольный мяч на поле рядом с полевой почтой, так что тот оказывается далеко от меня. Мы в форме, потные и измотанные, но я никак не могу успокоиться.
— Мы можем, пожалуйста, закончить на сегодня? — Под шлемом у него красные щеки, а кофта промокла от пота. — Я чертовски устал. Тренировка закончилась два часа назад.
— Думаю, да. — Я пинаю один из конусов, и тот мнется, а потом отлетает к трибунам. Кэлли и еще одна девчонка, наблюдая за нами, сидят с книгами на нижнем ряду, при этом разговаривают и делают вид, что занимаются.
Я гляжу на серое небо и трибуны, окружающие поле.
— Насколько сейчас поздно?
Он пожимает плечами и, снимая шлем, направляется через зеленое поле к туннелю, который ведет к раздевалке.
— Не знаю, но чертовски поздно, и я закончил.
Я следую за ним, но краем глаза вижу Кэлли, сидящую на траве под деревом в дальнем конце поля, с другой стороны забора. Перед ней разложены бумаги, и, читая, она жует ручку.
Я осознаю, что, может, это я избегаю ее, потому что она вызывает у меня чувства, к которым я не привык: неприличные сны; бережность; то, как мое глупое сердце начинает биться, как будто оно, наконец-то, ожило. Расстегивая ремешок под подбородком, я снимаю шлем и иду к ней. Она настолько поглощена тем, что написано в бумагах, что не замечает меня. Ухватившись за верх забора, я перекидываю через него ноги и приземляюсь на другой стороне. Поправив рукава кофты под майкой, я останавливаюсь всего в нескольких шагах от нее.
