— Что с ней такое? — скорее себе, чем другу задал он вопрос.
— Ничего хорошего, — ответил Акрон, и Рейвен вынужден был с ним согласиться. Поэтому встал и отправился по ее следу. Странно, но она шла совсем не в ту сторону. И лишь обнаружив ее у своих старых покоев… дошло, наконец. Она же не может знать, что эта комната стала его тюрьмой на долгих четыре года, его персональным адом, в котором больше он находиться не желал. Вот и сменил комнату.
— Это не та спальня, — решил просветить он.
Она почти резко развернулась, и молнии заметались в глазах с удвоенной силой. Злится, но хочет казаться равнодушной. Глупая девочка, но все так же умеет обжечь язвительными словами.
— И где же ваше высокородие предпочитает почивать?
В ответ он протянул руку.
— Переходом быстрее.
Она сомневалась, а его кольнуло что-то. Почему сомневается? Потому что боится? Его или себя? Ее он боялся. Потому что только она могла разрушить с таким трудом построенный образ, взглядом, улыбкой, прикосновением. Или вот этой своей уязвимостью после перехода.
И ведь получается. Он уже держался из последних сил за все свои остатки самообладания. Чтобы как-то прояснить голову, решил поговорить на отвлеченные темы. Например, поддержать ее заинтересованность обстановкой.
— Иногда в кабинете бывает слишком многолюдно.
Или разговором о тряпках.
— Где ты взяла это платье?
— А что? Слишком шикарно для меня?
— Да нет, — скривился он. Скорее слишком… не ее. Он привык видеть ее в брюках, в старой куртке, в пропахшей травами рубашке или обнаженной в его руках.
— Украла. Так что не удивляйся, если к обеду к тебе заявится какая-нибудь знатная адеонка с требованием поймать воровку. Можешь даже вернуть ей платье, когда я свои тряпки найду.
— Твоя одежда тоже здесь.
Да что же с ним такое? Слишком давно они не были одни вот так. Слишком давно не виделись. А он скучал. Нет, не так. Он сгорал заживо все эти дни без нее.
— Фетишизмом балуемся?
— Просто подумал, что в чужих руках твои амулеты могут быть опасны.
Солгал. И совсем не об амулетах он тогда думал, а о ее коже, мягкой и бархатистой, о волосах, о руках, дарящих наслаждение и боль, своими острыми коготочками, о ее губах, таких мягких и обжигающе вкусных.
— И где же мое добро?
Он подошел к шкафу, открыл его и зажмурился. Слишком сильно ее близость влияла на него. Зря он повел ее сюда. Мог бы просто переместиться в комнату и вернуться в кабинет со шкатулкой. Но нет. Он рискнул пригласить ее туда, где часами лежал без сна, представляя ее рядом.
