Рони тогда поразился Театру: сооружение напоминало кусок рафинада, искрилось вплавленным в стены кварцем, неправдоподобно-праздничное в строгом черно-алом городе. Перед Вербеной сыны благородных фамилий падали на колени, и несли ей — корзинами, миниатюрная девушка целиком бы туда поместилась, — розы, гиацинты и орхидеи с густо-фиолетовыми бархатными лепестками.
Ее танец… завораживал. Как обычно. Кажется, Рони тогда повторил свой непонятный для не-эмпата (хотя Целесту он пытался объяснить, в меру словарного запаса) комплимент — «воплощенная».
А в эбонитовых ее волосах мелькала заколка в виде распушившегося венчика вербы. И Целест знал, что простенькое украшение неизмеримо дороже тяжелых рубиновых ожерелий, алмазных россыпей-колье и платиновых серег с изумрудами, что дарят Вербене поклонники.
В конце концов, после третьего «биса» и поклонов, она потащила с собой за кулисы именно их — Магнитов, а его, Целеста, обнимала… почти так, как сегодня.
Почти.
Тогда он не решился. А теперь… все на своих местах.
— Я люблю тебя, — сказал он.
Вербена прижалась к его груди теплой щекой.
…В библиотеке дежурил новичок из теоретиков — заспанный и неловкий, он выронил замотанные скотчем очки и близоруко уставился на Рони.
— Я… ненадолго, — поспешно проговорил тот, и скользнул вглубь, между пахнущими древесиной, пылью и горечью стеллажами. Библиотека Гомеопатов могла соперничать с Великим Архивом, во всяком случае, Рони оценил ее именно так — лабиринт массивных, но согбенных под грузом книг и дисков полок; разноцветные корешки — новые и затрепанные, с торчащими из ветхой ткани нитками; засвеченные коричневые пленки, похожие на ссохшиеся волосы мертвецов, и запечатанные бобины с перфокартой. Громоздкие шкафы взирали на мистика с высоты трех метров, и он ощутил себя лилипутом среди великанов.
— Ну… начну с буквы «А», — пробормотал Рони себе под нос.
Он вскарабкался по треугольной стремянке и принялся методично отбирать книги с дисками. Львиную долю занимали труды мудрецов и философов, от первых же строчек Рони засыпал и рисковал свалиться с лестницы. Таинственный Амбивалент, впрочем, не упоминался, зато теологи и ученые спорили — является ли эпидемия карой или просто болезнью, насколько гуманны методы Гомеопатов и «воинства оных, именуемые Магнитами».
Попадались истории о старом мире — о том, что было до эпидемии. Они читались легче, но вызывали недоверие. Летучие машины? Связующие знаки, вроде его «змеи», — у каждого, и по ним можно говорить? И все время война, непонятная и необъяснимая, словно до эпидемии каждый был одержимым, но не признавался в этом.
