— Вцарапал ты мне в душу обиду саднящую, — говорил Восхищенный, поспевая за Гоитаном.
— Слух чесати, лесть говорить легко, но плескания и хвалы только в соблазн вверяют. Не тот достоит, кто себя хвалит, а кого хвалит Господь.
— Это я, что ли, хвалю себя? Удалось бы дристуну пёрнуть!
Осенняя ночь была тиха и глубоко темна. Ни единой звезды не виднелось на небе. Голос Восхищенного был настойчивым и возбуждённым:
— А потом, Сергий-то, если хочешь знать, тоже от правил своих отступает. И он не свят. При мне Симона тринадцатым приняли.
— А кто сказал: Приходящего ко Мне не изгоню вон?
— Но ведь многим они в подвиге отказывали. Затворились в высоком житии и не допускают. А Симона приняли. У него имения многия, он настоятель самой большой обители в Смоленске, А я кто?
— Ты ни-кто, — раздельно сказал иконник, останавливаясь. — И не тщись. Помни, что самое большое уничижение начало возвышения есть.
— А Стефан, брат родной, пошто не захотел с ним в лесу быть, пошто ушёл? — тонко вскрикнул Восхищенный. — И не стал в уничижение впадать, а по дружбе с митрополичьим наместником заделался игуменом и духовником великого князя.
— Ну вот, всех обпердел: и Алексия, и Семёна Ивановича, и даже Стефана.
Оба чувствовали, что назревает ссора. Восхищенный часто задышал.
— Месть это, — наконец выговорил он запалённо, пересохшим горлом. — Мстишь ты мне, крутишь меня, как в омуте, дару моему завидуешь тонкому.
— Да верующий ли ты человек-то, что эдакое речёшь? — удивлённо укорил его иконник.
— Ты захотел знать добро и зло — вот тебе это знание. Ты хотел исследовать глубины и восходить на вершины — отчего же мечешься и меня выспрашиваешь? Взыскуешь мудрости? Где ж она? Ты мучаешь меня, потому что и сам слаб, потому антихристу подпал, его же слышасте, яко грядёт и ныне в мире есть!
— Да ты что, брат? — в ужасе прошептал Гоитан.
— И первого ученика антихристова Симоном звали[4]!
— Ты в безумии речёшь! Утишь гнев свой!
Тут внезапно и безмолвно распахнулось небо, трепетно осветив всю округу. Ждали грома. Но его не было. Небо приоткрылось ещё раз — слоями, меж которыми колыхался неживой и тревожный свет.
— Никак гроза? — перекрестился Восхищенный. — Отчего же так тихо?
— Никогда я такого не видывал, - сказал зеленолицый Гоитан.
Огонь небес был всюду, Со всех сторон сразу. Вспышки стали продолжительней: багровые, розовые, голубые. Туч даже не было видно — только разрывающие их пласты огня. В дымно-зелёном тумане возникали кущи деревьев, с которых стекали синие языки пламени. Новая вспышка выхватывала чёрные стволы груш недальнего сада, и каждый лист был отчётливо виден на прозрачном голубом полотне. Завеса жидкого золота рушилась от небес до земли; по этой пылающей завесе ещё змеились огненные ветви и долго оставались на небе чёрными трещинами.
