Слова гулко и страшно разносились в пустоте. Темнеть начинало снизу, а под куполом долго ещё было светло. Гоитан спускался с лесов последним. Восхищенный, тоскуя, ждал.
— Я уж и воды согрел, — взывал он, шлёпая лаптями по каменному полу и хрустя раскиданной яичной скорлупой. — И печурку в сторожке растопил. Тебе ведь Всё сыро кажется.
— Вапнотворение, то есть писание красками, премудрость великая, тайности исполнена, — шутливо поучал его Гоитан, отмывая руки. — Хватал бы смыслы-то округ нас. А ты наяву грезишь, ходишь рот раскрывши. Подай-ка вареги. Да не валяны, вязаны давай.
У иконника к вечеру от работы застывали руки, и он надевал варежки.
— А я и так всё ловлю, — оправдывался Восхищенный. — Только не дано мне. Пойдём лучше поговорим о божественном.
— Не дано!.. Ты даже запомнить не можешь, когда известь жечь надобно.
— Запомнил! Вот и запомнил! — торжествуя, вскрикивал Восхищенный. — В пятнадцатый день луны, тогда же и сосуды глиняные творить и в печи ставить, а также поля сжатые зажигать.
— Премудрость, однако! — усмехнулся Гоитан. — Готова ли каша-то?
— Готова давно.
— А скажи мне, что есть дикий цвет?
— Лазорь задымчата. Идём, страшно мне в сумеречи.
— В храме-то страшно? Смотри, день иссяк, а на святых одежда пылает огнеобразно. Хорошим баканом цветили. А вот на рукавах багрец надо пробелить порезче, чтоб складки глубже легли. Чуешь?
— Чую, — шёпотом соглашался Восхищенный. — Могуче сотворено, слепливо.
— Событие зряще, веселимся, — довольно сказал Гоитан.
— В восторге я, и все тоже! — подтвердил Восхищенный. — Искусник ты.
— Искренне говоришь? — как будто бы засомневался иконник.
Пища их во временной сторожке у храма была скудна. Но и о ней забывали.
— Пройдёт время, напишут лучше, — задумывался Гоитан, откладывая ложку.
— Возможно ли лучше-то?
— Возможно. Только я не знаю како. Что мне дано, то дано. Сколь сумел — выразил. Но думаю, когда-нибудь напишут и лучше.
— Я вот думаю иногда, как происходило то или иное событие? — говорил Восхищенный, подкармливая огонь щепой.
— А что есть событие? — перебил Гоитан.
— Тут самое трудное в представлении его — это отойти от равнодушия, каковое вселяет в нас отдалённость во времени, и вообразить жгучие частности отдельных судеб, вписывающихся в событие.
— А если событий нет? А есть только пёстрые частности незначительных судеб? — возразил Гоитан.
— События есть всегда. Не всегда видимые воочию. Не всегда понимаемые по значению. Покойный святитель Пётр, у гроба которого девица скрюченная исцелилась, или смиренный инок Сергий из Радонежа — событие или нет?
