Он взглянул на нее и перевел полный любопытства взгляд на меня.
— А должен?
— Его тело находится сейчас в нашем морге.
Мой собеседник безразлично пожал плечами.
— Я редко запоминаю их лица. Но в таком случае… — он осекся на середине фразы, но все же я понял, что он хотел сказать.
— Полиция уже в пути.
— Профессору это не понравится.
Мысленно я с этим согласился. Профессор-доктор Фитцерей, наш общий начальник, считал свою кафедру своей крепостью и крайне болезненно реагировал на любые попытки посторонних пробраться в его владения — особенно в его отсутствие.
— Мы можем с ним связаться до появления полиции?
— Не успеем, — я покачал головой. — Я должен идти, но вы можете попробовать дозвониться до него.
Взвесив все за и против, мой собеседник проследовал за мной в гардеробную.
— Позвоню ему из университета, — решил он. — Будет лучше, если вам не придется встречать купов в одиночестве.
Я с благодарностью принял его компанию. Мы вошли на кампус за путь минут до полицейских и только успели отпереть двери морга, как появились наши посетители. Кроме детектива Эйзенхарта и сержанта Брэмли, на этот раз державшегося молодцом, я увидел незаметного вида мужчину в сером пальто.
— Мистер Конрад из четвертого отдела, — представил его нам Эйзенхарт. — Мистер Конрад возглавляет дело Хевеля. А это, мистер Конрад, доктор Альтманн, я рассказывал вам о нем по дороге, и… — Виктор перевел взгляд с Максима на меня, ожидая, что дальше церемонию знакомства проведу я.
— Максим Мортимер, ассистент профессора Фитцерея, главы кафедры танатологии.
Эйзенхарт окинул его недоуменным взором.
— Танатолог? — уточнил он, в ответ на что Максим оскорбленно поправил:
— Специалист-танатолог.
Замешательство Эйзенхарта можно было понять. Наука танатология занимала в умах простых граждан Империи место между где-то некромантией и противоестественными экспериментами над человеком, поэтому предполагалось, что служитель столь темного знания должен выглядеть как и положено всякой проклятой душе: мрачным как Дрозд, затянутым во все черное и полубезумным. Мортимер же, с его белокурыми локонами, широкой улыбкой и обаянием, способным покорить любую женщину от пятнадцати до девяносто пяти лет от роду, не слишком вписывался в этот портрет (в отличие от меня, был я вынужден признать, потому что моя принадлежность к неблагородной профессии еще ни у кого не вызывала вопросов).
— Мы хотим увидеть тело, — впервые с момента прихода заговорил мистер Конрад.
