…19 июля (все даты по старому стилю.) я стоял вахту с 8 до 12 вечера и, сменившись, лег спать. В начале второго ночи меня разбудил вестовой: „старцер вас требуют“. Мазуров позвал меня и лейтенанта Селитренникова в каюту: „На корабле находится посторонний штатский человек. Мы его должны арестовать. Возьмите револьверы и идемте со мной“.
Втроем мы вышли в темную жилую палубу и, согнувшись под висячими койками, пробрались к носовой части корабля. У входа в таранное отделение палуба сужается. Люди спят на палубе, на рундуках и в подвесных койках. Тут же была моя „заведомая“ часть — малярные каюты, которыми я ведал как „окрасочный офицер“. На палубе мы заметили одного из спящих на койке матросов, к которому сбоку примостился кто–то второй, в рабочем платье. Мазуров приказал их поднять.
— Это кто? — спросил он меня.
— Это маляр Козлов, а другого я не знаю.
Другой был очень тщедушный молодой человек, небритый, не матросского вида. Мазуров спросил:
— Ты кто?
— Кочегар.
— Номер?
— Сто двадцать два, — была очевидная ерунда. Номер не кочегарный.
— Обыщите его.
В кармане у него я нашел заряженный браунинг, в другом патроны. Мы повели его в офицерское отделение и посадили в ванную каюту. Приставили часового, ученика комендора Тильмана. Тильман и доложил старшему офицеру ночью, что на корабле есть „посторонний“.
В это время разбудили всех офицеров.
Командир спустился в кают–компанию и открыл дверь в ванную комнату, где сидел арестованный. Он лежал на крышке ванны и при появлении командира не пошевелился, смотря на него спокойно и дерзко.
— Вы кто такой? — спросил командир. Неизвестный не ответил.
— Отвечайте, ведь мы все равно узнаем.
— Ну, когда узнаете, то и будете знать, — дерзко ответил „вольный“.
Его заперли снова, и он просидел арестованным всю ночь. По осмотре носового отсека оказалось, что в таранном отделении незадолго перед этим было сборище многих людей. Там был „надышенный“ и „накуренный“ воздух.
Дело оборачивалось „всерьез“.
Между тем в палубе, в пирамидах, стояли открыто ружья. Тогда офицеры и кондукторы стали таскать ружья в кают–компанию: тут же снимали и прятали затворы и отдельно штыки. Командир приказал доложить адмиралу о происшедшем. Я выбежал через батарейную палубу наверх и увидел Дабича, ходящего на юте. Я ему все доложил. Он выслушал, пожал плечами и сказал: „Я ничем тут помочь не могу. Пусть командир действует по усмотрению“. В это время остановилась динамо–машина, электричество погасло, и корабль погрузился во мрак внизу и в полумрак на верхней палубе (летняя ночь).
