…Три часа шел кровавый пир — с шести до девяти[22], пока не утомилась смерть. А потом до потух-зари русские гнали и били безотпорно поверженного врага.
…Дмитрий Иванович сначала в передовом, потом в большом полках — на первом суйме — как простой ратник бился, а свою одежду, коня и червленое знамя доверил любезному неразлучнику и постельнику князю Михаилу Бренку, которому недолго довелось побыть в великокняжеском обличье: зарубили его ордынцы. И тут стало особенно понятно, почему Дмитрий Иванович решил не находиться под великокняжеским стягом: когда падает главное знамя, поднимается в войске паника, а тут все знали, что великий князь среди сражающихся, жив, борется! И верно: не только не побежали владимирские, суздальские и брянские дружины большого полка, но под командованием Тимофея Вельяминова и Глеба Брянского сумели выправить положение, даже и потеснить татар.
…Успех битвы решил засадный полк, который из дубравы ударил зарвавшимся врагам в тыл с яростью и ревностью. В этот полк великий князь отрядил одну треть всего своего войска — неслыханно много! А подчинялась эта треть Боброку и Серпуховскому. Удар их был так силен и так неожидан, что ордынцы и сопротивления не оказали, а Мамай даже и запасную личную тысячу не сообразил в дело пустить, бросил не только обоз, но и собственную казну, побежал сам-девят, как босый волк, к Лукоморью[23], скрежеща зубами и лопоча своим нечестивым языком: «Увы нам, Русь мудрая!»
…Дмитрий Иванович был тяжело ранен, после боя его нашел под срубленною березой костромич Федор Сабуров[24].
…Олег рязанский так и хоронился все это время где-то в своих тайных лесных лежбищах, ни на Мамая не кинувшись, ни с Ягайлой не соединившись. А сам Ягайло, который в день битвы был возле города Одоева, в тридцати верстах от Мамая, узнав об исходе сражения, пришел в ужас и помышлял только о том, чтобы побыстрее скрыться, развернулся на запад и бежал столь прытко, что его не могла догнать и легкая русская конница.
…Восемь дней стояли русские на костях — хоронили христиан павших в скудельницах[25]. Трупы нечестивцев погребать было некому, пришлось бросить их зверям и птицам на расхищение. Тела двенадцати князей и четырехсот восьмидесяти трех бояр русских велел великий князь привезти на захоронение в Москву в вырубленных из дубовых колод домовинах. Самый большой дуб был срублен для Александра Пересвета. И понял Василий, почему голосили бабы возле красного крыльца, когда дошла весть о победе: все до этого надеялись, что рати, может быть, не будет, что минует опасность их мужей, отцов, братьев, а раз победа — значит, была битва, значит — много смертей, значит — кто-то сиротой останется, не дождется милого. И поди знай еще, чего больше в победе — радости или слез.
