Ни днем ни ночью не потухали горны в кузницах, вздыхали мехи, звенькали молотки — бронники и оружейники ковали латы, кольчуги, шлемы и пики.
Но ни один крестьянин не заказал себе орала, хотя близилось время поднимать зябь. Даже и гвоздей не ковали — каждым куском металла дорожили.
Среди московских ополченцев были и старики, шестой или даже седьмой десяток лет разменявшие, и подростки четырнадцати-пятнадцати лет, однако все это были люди, готовые воевать: занимаясь мирным трудом, все они с трехлетнего возраста обучались ратному делу.
Сформировавшиеся в сотни и тысячи, они занимались зажитием — собирали продовольствие на долгий поход, острили мечи и копья, чинили седла и колчаны.
Всех знахарей и лекарей-рудометов созвал Дмитрий Иванович — день и ночь укладывали они в торбы засушенные травы: белокудренник черный, лягушечник, браслину, змей-траву, могильник, горлюху. Больше всего брали зубника — от крови, жабника и заячьей капустки — от ран, волчьего лыка — от яда змеиного, что на жалах татарских стрел может быть. Состоявший при великокняжеском дворе латинский лекарь собрал отроков и учил их врачевать телесные язвы медом да прокипяченным маслом, перевязывать раны кровоточащие — быстро чтобы и целительно. А один знахарь пришел с березовым туеском, наполненным банной плесенью, которой, по его словам, можно залечить любую гнойную рану. Латинский лекарь с сомнением выслушал его, но прогонять не стал — авось и правда пригодится[16].
Возле церкви Ивана Предтечи устроился колдун — человек с внешностью такой, что, приснись он, непременно испугаешься и поймешь, что с нечистой силой он дело имеет: одна нога деревянная, оба глаза кривые, рот словно кровавая рана. Но к нему уже привыкли москвитяне, перед каждой бранью он объявляется. Молодые воины просили его предсказать судьбу похода, просили дать таких трав и снадобий, чтобы ни меч, ни стрела поганых не взяли бы. Колдун всем давал ладанки, в которых содержались маковые зернышки. Точно такие черные крошечки раздавал он два года назад. Не всех тогда спасли они, иные пали на берегу Вожи, но вера, что оружие нехристей бессильно против ладанок и заговоров колдуна и что павшие непременно воскреснут для новых битв против азиатских варваров, была столь сильна, что ратники уходили от чародея совершенно бесстрашными, готовыми на все, даже и на смерть.
Появился в кремле и еще один странный человек по имени Аверьян. Он называл себя «Сыном Божиим», «Новым Христом». На вопрос, сколько лет ему, отвечал: «По плоти мне тридцать три, а сколько духовных лет, то не ведаю — может, сто, может, вся тысяча, а может, и тысяча триста восемьдесят». Поп Герасим хотел сначала заточить Аверьян а в поруб как богохульника и еретика, но за него вступились его «апостолы» — двенадцать его приверженцев, которые все, как и он, изготовились для рати, прибыли в Москву при полном вооружении и одвуконь, чтобы стать под стяг великого князя Московского. Сам Аверьян сказал без большой печали и очень убежденно, что провидит свою смерть на поле брани, но прежде чем падет от ран кровавых, порубит мечом своим несчетное множество неверных агарян. После этих слов Герасим оставил его в покое, но сказал: «Падешь, нет ли на поле боя, все одно — в Москву не возвращайся, не смущай правоверных».
