Приглашены были все лучшие, большие люди Москвы — бояре, воеводы, купцы. Княжич Василий сидел в центре стола, а в чашу ему отроки подливали квасы разных сортов — медовые, малиновые, клюквенные. На самом почетном месте в прямом массивном кресле с широкими подлокотниками сидел великий князь. А рядом с ним простой рукомесленный человек по имени Федор, фамилии еще не имевший, а отчества не знавший, потому что остался круглым сиротой во время моровой язвы, что случилась на Руси в княжение Семена Гордого. С той поры жил он во дворе Вельяминовых, научился кровельному ремеслу и такого искусства в своем деле достиг, что Тимофей похвалялся им наравне со своими лучшими соколами и кречетами, конюшнями и псарнями.
Сидят на пиру псковские послы: прибыли они с просьбой дать им мастеров московских, чтобы обить крыши новых церквей свинцом. В самом Пскове нет таких умельцев, не нашли их и в Новгороде. Посылали в город Юрьев, но немцы не дали своих ремесленников. Вот и бьют псковичи челом.
— Поезжай, Федор, — весело, хмельно говорил Дмитрий Иванович знатному кровельщику, гордясь, что Псков да Великий Новгород не стыдятся шапку перед Москвой ломать. — Научи ихних мастеров отливать свинцовые доски.
Федор знал себе цену, держался с достоинством. Поковырялся в ковше — заметил прилипшую к стенке ножку пчелы, выскреб ее, прежде чем выпить поднесенный мед. А уж после этого только к великому князю оборотился:
— Не знаю токмо, секрет раскрывать ли?
— Раскрой, Федор, чего там! Дед мой Иван Калита в Новгород мастера Бориску посылал лить великий колокол для Софии, теперь твой черед. Чего скрытничать, земля-то все одно наша, русская; покамест бунтует непослушный холоп, да ничего, когда-нибудь заедино с Московией будет.
При этих словах псковские знатные послы слегка покоробились, но обиды выказать не посмели.
Отроки снова, в который ух раз нынче, начали наполнять ковши и кубки гостей квасами, брагой, пивом, винами — у кого что душа желала, только пригубить больше не пришлось.
По Ордынской дороге, что прямо против Тимофеева двора пролегала, примчался один из сторожевых ратников — Андрей Попов сын Семенов. Видно, он очень спешил. Его вороной конь был так взмылен, что казался чалым или посеревшим вдруг от ушей до венчиков копыт, остановился, тяжело вздымая бока, и тут же зашатался, жалобно заржал и упал, как подсеченный, прямо возле вытянувшихся в ряд пиршеских столов. Андрей, не обращая ни малого внимания на замертво павшего любимого коня своего, выскочил из стремян, выкрикнул одним дыханием:
