— Нет, не стоит, этого достаточно, — выпалил заключенный. — Лучше так, чем вообще никак. Ведь второго такого случая может и не оказаться. Вы знаете, как здесь относятся к таким, как я?
— Зачем вам деньги? Вы не боитесь, что их у вас отберут?
— Сначала им придется найти их. А деньги здесь все любят. Эта сумма мне надолго пригодится. У меня ведь вся жизнь впереди, спешить некуда. — Деньги так же ловко исчезли в одежде заключенного, как у двух предыдущих допрашиваемых заключенных. — Итак, что вас интересует?
— Я хотел бы узнать о последних днях Германа Кухта и о его дневнике. Он ведь не был найден.
— Герман был одержим, хотя и тихий. Мухи не обидит. Я не знаю, что его заставило совершить убийства, но он мне не показался жестоким и неисправимым психопатом. Хотя человека нельзя узнать хорошо за столь короткое время.
Все неделю, что он провел в камере, я наблюдал за ним. Мне было хорошо все видно, ведь наши камеры располагались напротив друг друга. К нему неоднократно приходил сам Лупов. Они о чем-то беседовали. Конечно, директор тюрьмы не опасался того, что я наблюдаю за ними. Он ведь знал, что и меня, и Германа скоро расстреляют. А мертвые, как известно, ничего не говорят, они надежно молчат. Но он ошибался, бывает так, что и мертвые оживают и дают показания лучше живых. Я ведь сейчас перед вами, а не в аду, как он полагал. Так вот, однажды Лупов принес какой-то диковинный сверток. Он о чем-то говорил Герману, а потом неохотно оставил у него этот сверток. Утром он вернулся и забрал его. При этом он был в гневе на Германа. Видимо, тот что-то обещал ему и не выполнил. После этого я больше директора у него не видел. Он лишь ко мне подошел и велел помалкивать, иначе я не доживу до дня казни.
— Скажите, — перебил его рассказ Руперт, — что же делал Герман с этим свертком?
— Там были полотна… с изображением каких-то священников или монахов, я не разобрал. Далековато было, да и освещение слабое. Знаю, что эти картины были довольно крупные, и еще какая-то коробочка была.
— И что же он делал с ними? — спросил Руперт.
— Он разложил их по камере, вокруг себя. Потом достал, видимо, краски из этой коробочки, и начал рисовать на одном из полотен.
— Что там было нарисовано?
— Я не видел. Эта картина была у одной из стен и скрывалась от меня в тени. Я тогда еще удивился, как это он может рисовать при таком слабом освещении. В коридоре горела лишь одна лампочка. Обычно на ночь ее выключают, но в ту ночь она горела. Видать, директор постарался.
