От правильно излагаемых мыслей, требующих определенного напряжения, от внимания родителей к его словам у Кости разгорелись щеки, все-таки такая умственная нагрузка малышу не дается легко.
— Молодец! — не мог не сказать Ковалев. — Ты у меня самый хороший, самый добрый мальчик на земле!
— А еще у вас есть мама! — заметила Вера и уселась на свободное колено Ковалева, не занятое Костей. — А мама у вас, между прочим, довольно симпатичная, и на нее еще мужчины на улице оборачиваются… И не дура вроде…
Ковалев сделал строгое лицо, погрозив жене пальцем, но тут же рассмеялся. Вера чмокнула папу в щеку, то же самое проделала с сыном и счастливо рассмеялась.
Распахнулась дверь, и в лабораторию вкатили каталку с распростертым на ней телом, накрытым простыней. Анестезиолог шел рядом с каталкой, придерживая капельницу, из которой непрерывно вливалось в вену больного лекарство. Лицо пациента было закрыто.
Лешка энергично потер рукой лицо, чтобы сбросить остатки сна. Его разбудили полчаса назад, привели в лабораторию, хотя на дворе стояла глубокая ночь.
— Что мы должны делать? — спросил Ковалев Черного.
— Все то же самое. Ввести в транс, закодировать.
— Он тоже пьет?
— Нет. Ему отвращение к спиртному внушать не надо.
Черный нервничал, это было видно по его напряженным губам и немного суетливым движениям.
— Значит, только код?
— Да. Начинайте.
Ковалев глубоко вздохнул и склонился к голове больного.
— Вы сейчас находитесь на операционном столе, — медленно заговорил он. — У вас отказало сердце, но на этот раз вас спасут. Вам страшно, вам не хочется умирать, а вы знаете, насколько близко стоите вы у этой черты! Мой голос, моя воля помогут вам выкарабкаться. Слушайте меня внимательно, так, чтобы каждое слово, каждая интонация осталась в вас навсегда!!!
Анестезиолог всматривался в зеленые линии, бегущие по экрану монитора, стоящего рядом с каталкой, он шепнул своему помощнику несколько слов, и тот подал шприц. Анестезиолог вонзил иглу шприца прямо в пластмассовую трубку, оканчивающуюся другой иглой в вене больного, и ввел лекарство, смешав его с тем, что вливалось из капельницы.
— Это настоящий инфаркт, — невозмутимо проинформировал Ковалева врач. — Обширный, — добавил он куда-то в пространство.
Ковалев посмотрел на Черного, думая, что он изменит задание и отменит кодирование, но врач сделал вид, что не заметил вопроса в глазах Лешки. Ковалев помедлил и снова склонился к изголовью каталки.
— Сейчас уйдут все боли, уйдут неприятные ощущения… — продолжал Ковалев низким грудным голосом, и его слова звучали проникновенно не только для больного, но и для всех присутствующих, он говорил вдохновенно, но главное — в его словах была сила, сила, не позволяющая и на секунду усомниться в праве говорить все то, что говорил он, сила, против которой невозможно устоять и невозможно не подчиниться.
