На лево- и правобережье Москвы-реки надвинулась иссиня-чёрная туча. Рванул ветер, завихрил, поднял не скованную льдом воду, сорвал местами плохо уложенную солому на крышах изб и утих разом, будто и не дул. Потом налетели снежные хлопья, и вскоре снег валил белой стеной, в двух шагах человека не видно.
А в соборе пахло ладаном, свет неяркий. Прихожан мало: день непраздничный. Но службу правит митрополит Филипп.
Перед святыми образами горели свечи. Какими художниками эти иконы писаны? Своими ли, пришлыми с горы Афонской? Строгими очами глядят они на прихожан, сурово судят жизнь человеческую. Для Всевышнего все люди равны, и нет для него великого человека и малого, имущего или черни. Каждого Бог судит по делам его и поступкам…
Крестится молодой князь Иван, отбивает поклоны. Грехи замаливает. А в чём они, ему ли знать? Убивал? Нет! Прелюбодействовал? Да! Но то естество человека, его влечение, его грех извечный. И так ли уж велик он, коли от него удовольствие обоюдное…
Нет, не чувствует он, князь Иван Молодой, вины своей. Молится и благодарит Всевышнего, что послал ему Олесю, что есть такая Глаша, какая сулит явиться. Благодарит, что кровь горячит его и как он ждёт их, этих посланниц Всевышнего. Прости их, Господи, и его, князя, прости…
Отслужив службу, митрополит Филипп неслышно подошёл к князю Ивану, прервав его молитву:
- Сын мой, зрю я старания твои. В молитве грех земной отмаливаешь… Проводи меня, сыне…
Когда они вышли из собора, ненастье унялось и снег прекратился.
Они шли до митрополичьих палат, и говорил только владыка, молодой князь слушал внимательно. О жизни мирской вёл речь Филипп, о суете сует, какая нередко губит человека. Но вот владыка о главном речь повёл:
- Сын мой, гоже ли великому князю, государю в одиночестве пребывать? В его ли годах? Поразмысли, сыне. Не доведи Бог до поступков греховных. О том я государя просил, пора в палаты дворцовые великую княгиню ввести…
В тот вечер был меж ними разговор серьёзный, хоть и короткий. Случился он после трапезы. Едва слуги убрали со стола и вытерли столешницу, как Иван Третий остановил намерившегося уйти сына:
- Погоди.
Помолчал, потом сказал, словно спрашивая:
- Небось митрополит Филипп о моей вдовствующей жизни заботился? Видел, как от собора вы вместе уходили.
