Всевозможные балаганные шутки, разыгрываемые на наружных подмостках театра для завлечения зрителей, крайне вредно отражаются на повседневной работе жителей, так как привлекают целые толпы рабочих, которые с орудиями производства в руках, стоят разинув рты и теряют зря ценное рабочее время.
Восковые фигуры дядюшки Курциуса>{28} пользуются большим успехом у бульварной публики и привлекают множество народа. Он вылепил королей, великих писателей, хорошеньких женщин и знаменитых воров; там вы увидите Жанно>{29}, Дерю>{30}, графа д’Эстен>{31} и Ленге>{32}, увидите королевскую семью, восседающую за вымышленным банкетом; рядом с королем сидит император. В дверях зазывальщик громко выкрикивает: Пожалуйте, господа, пожалуйте! Взгляните на парадный ужин; входите, здесь все точь-в-точь, как в Версале! За вход берут по два су с человека, и Дядюшка Курциус за показ своих раскрашенных манекенов собирает порой до ста экю в день.
Появился новый род представления. Тот или иной писатель, вместо того чтобы читать свое произведение друзьям и спрашивать у них мнений и совета, — назначает определенный день и час (нехватает только афиш), является в меблированную гостиную, садится за стол между двумя канделябрами, просит, чтобы ему подали сахарницу или сиропу, жалуется на свою якобы слабую грудь и, вынув из кармана рукопись, напыщенно читает свое новейшее, зачастую снотворное произведение.
В поклонниках нет недостатка, ибо он их добивается всеми способами, какие только подсказывает ему надменное самолюбие. Ему расточают любезности, в которых вообще никому никогда не отказывают, а он принимает их за чистую монету, за искренние похвалы. Когда же произведение выходит из печати, — публика поднимает насмех то, чем восхищались в гостиной. Взбешенный автор вопит, что вкус к хорошим вещам пропал и что литература явно приходит в упадок, раз публика не понимает того, что́ поняли первые его судьи и поклонники.
На таких чтениях все бывает нелепо: поэт является со снотворной трагедией в стихах или с длинной эпической поэмой в общество молодых, хорошеньких женщин (настроенных на веселый и легкомысленный лад); возле них — их возлюбленные; всех гораздо больше занимает окружающее, чем автор и его пьеса. Интонации голоса, какого-нибудь слова, жеста, самого пустяка бывает достаточно, чтобы вызвать в них безудержную веселость. Стоит одной из присутствующих тихонько засмеяться, другая не удержится, разразится хохотом, и все общество тщетно будет стараться сдержать шумную веселость. Что должен делать бедный автор с рукописью в руках? Если он выкажет недовольство, то покажется еще смешнее. Его или вовсе не слушают или слушают плохо, — все равно: он вынужден продолжать. Он чувствует себя на скамье подсудимых, чувствует себя мишенью для злобных замечаний. Присутствующие дают молчаливый урок чрезмерному самолюбию, сквозящему в его словах. Он это замечает и начинает еще усиленнее жестикулировать, точно для того, чтобы насильно вызвать слово одобрения; из писателя он превращается в фигляра.
