Ишль рано ложится и рано встает.
В описываемый августовский вечер, в городке царила невозмутимая тишина, хотя посетителей было чрезвычайно много. Тихие группы гуляющих мелькали под деревьями эспланады, на балконах сидели мужчины и женщины; по временам слышался лай собаки, девичий смех, всплески весла на реке.
Вдруг, с большой дороги, раздались стук копыт, щелкание бича, почтовый рожок, все звуки, нарушавшие благодатную вечернюю тишину, и показалась запряженная четвериком коляска, с двумя дамами и собакой.
Мужчина, сидевший на окне отеля «Kaiserin Elisabeth», тотчас узнал путешественниц.
— Судьба, — пробормотал он. — Целых два года все избегаю, и вдруг fatum, в лице наших докторов, посылает нас обоих сюда.
В эту минуту, над самыми ушами его, раздались звуки австрийского марша, убийственно исполненного ужаснейшим оркестром. Кургаст бросился к окнам и стал затворять их одно за другим.
— Что это за шум? — спросил он у появившегося в его комнате слуги.
— Шум? это — серенада музыкальной капеллы.
— Кого же это приветствуют?
— Княгиня Зурова изволила прибыть.
«Я честно старался избегать ее, — говорил себе Коррез, по уходе слуги, — что прикажете делать — судьба!»
Стемнело. Он вышел на балкон, перегнулся через перила и заглянул вниз.
Там на балконе лежала собака, Лор; звездный свет отражался на ее серебристо-серой шерсти; подле, на стуле, виднелись букет альпийских роз и большой, черный веер.
«Теперь я ей задам серенаду, — подумал Коррез, — не такую, какой подарила ее капелла».
Он ушел к себе в комнату, и вынес оттуда большую испанскую гитару, без которой никогда не путешествовал…
Как только первые звуки сорвались с уст его, княгиня, отдыхавшая с дороги в салоне нижнего этажа, вскочила на ноги и стала прислушиваться. Сердце ее сильно билось. Другого подобного голоса не было в целом мире. Она вышла на балкон, облокотилась о перила и стала слушать.
Он пел «Safre Dimara», из «Фауста».
Она слушала, наклонив голову, вся бледная, — она чувствовала, что он поет для нее одной.
После первой арии он спел несколько отрывков из «Ифигении», из «Фиделио», и наконец, свою любимую песнь, песнь о сосне.
Затем послышалось дрожание словно оборвавшейся струны, стук затворяемого окна — и все стихло.
Когда Ишль проснулся на другой день, утро было великолепное. Зеленая река сверкала. Кофейные чашки звенели на всех балконах. На плотах виднелись груда белого белья и толпа смеющихся прачек. Дети бегали, хорошенькие женщины на высоких каблуках и с длинными палками прогуливались под деревьями.
