Князь и княгиня Зуровы приехали из последних. На нем был старинный боярский костюм, состоявший из соболей и драгоценных камней, — она изображала Лёд; бриллианты и висюльки из черного хрусталя покрывали ее всю, с головы до ног.
Появление ее было встречено восторженными восклицаниями. Она — полюбовавшись в течении нескольких минуть красивой и оживленной картиной праздника, готова была сейчас же воротиться домой, ей, как всегда — было скучно!
Медленно двигалась она по комнатам, на груди ее сверкал один из крупнейших брильянтов Европы, в руке она держала опахало из белых страусовых перьев, шлейф ее поддерживали два маленьких де-Сонваз, один изображал полярную Звезду, другой — Мороз.
Самая ее молчаливость соответствовала характеру ее красоты и принятой ею на себя роли.
— Когда вы проходите мимо, — шепнул ей один из принцев, почтивших праздник своим присутствием, — просто холодеешь от отчаяния.
Она низко присела ему, она почти ничего не слыхала, глаза ее следили за показавшейся вдали фигурой. То был венецианец с лютней. Костюм его был скопирован с знаменитой фрески Баттиста Зелотти, он казался ожившим Джорджано. Несколько знатных дам, под прикрытием маски, осыпали его цветами и сластями. Он смеялся и защищался при помощи золотого жезла, похищенного у приятеля, изображавшего Меркурия. Он быстро подвигался вперед, но принц преградил ему дорогу и спросил:
— Что пользы к вашей лютне, если струны ее молчать?
— Подобно певцу, носящему ее, моя лютня всегда найдет голос для вашего высочества, — отвечал музыкант.
Они находились в длинной галерее вдали от бальной залы, в раскрытые окна виднелся иллюминованный сад, стены были увешаны гобеленовыми обоями, галерея выходила прямо на мраморную террассу, за которой тянулись лужайки с бьющими посреди их фонтанами.
Венецианец запел, под аккомпанимент лютни, романс на слова Гейне, содержащие, в восьми строках, рассказ о двух разбитых жизнях:
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна,
И дремлет, качаясь, и светом сыпучим
Одета, как розой, она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна за утесе горючем
Прекрасная пальма растет.
Как только первые ноты задрожали в воздухе, Верэ еще пристальнее взглянула на певца, и узнала в нем Кoppeзa.
— Ради Бога, еще что-нибудь, — умолял принц; Коррез сдался на его просьбу и пропел «La Nuit de Mai» Альфреда де-Мюссе.
Когда он кончил — в галерее царило глубокое молчание, все эти легкомысленные люди ощутили, хотя бы на минуту только, внезапную боль, смутное сожаление о чем-то, словом — все, что ощущал сам поэт, писавший эти дивные строки.
