толстая стена отделяет ваши палаццо от их конур; вы богаты развлечениями, которым вам угодно придавать характер благотворительных затей: лотереи в пользу голодающих, спектакли в пользу жертв наводнение, — что это все такое, как не страшная насмешка над страданием? Почему бы вам честно не сознаться, что вы равнодушны к беднякам? может быть, они простили бы вам ваше равнодушие, но, конечно, не простят оскорбление, какое вы им наносили вашим притворным сожалением».
Слушательницы были скандализированы, — они советовались со своими духовниками, и порешили, что не позволят более молоденькой женщине читать им проповеди, в роде тех, которыми Иоанн Златоуст некогда громил константинопольских женщин.
Сама Верэ делала много добра: она каждое утро посещала бедных и, кроме материальной помощи, оказывала им и нравственную поддержку; лучшие часы ее жизни были те, которые она проводила среди своих смиренных друзей; в обращении ее с ними не было и тени обычной надменности: она всегда помнила завет бабушки, говорившей ей, бывало, во дни ее тихого детства: «Можешь, если желаешь, надеть второе свое платье дли представление королеве, но когда идешь навестить бедняка — надевай что у тебя есть лучшего, не то огорчишь его, обидишь». Зуров часто, в насмешку, называл жену святой Елизаветой, но ее затеям не мешал; он только требовал, чтобы она всегда возвращалась домой во-время, для прогулки в Булонском лесу или для визитов, но не препятствовал ей проводить раннее утро в занятиях, приходившихся ей по душе. В великосветских гостиных героиня ваша часто видала Корреза, но он не искал случая быть ей представленным, а потому она не имела возможности говорить с ним; почти каждый вечер бывала она в опере, втайне упиваясь его пением и не воображая, что он поет совсем иначе, — еще лучше обыкновенного, когда видит издали, в глубине ее ложи, белокурую головку, полузакрытую веером…
Так проходил день за днем; княгиня Зурова, по прежнему, составляла предмет разговоров, — о ее портретах, ее бюстах, ее туалетах, ее брильянтах писали в газетах; а тоска, гнездившаяся в ее сердце, все возрастала и возрастала. Однажды на одной из выставок ей бросилась в глаза картина, изображавшая девицу, купленную для гарема, связанную веревками по рукам и по ногам и окруженную грудами драгоценных тканей, целыми ящиками блестящих каменьев; долго, не отрываясь, смотрела Верэ на несчастную, и, наконец, спросила, обращаясь к живописцу, писавшему картину: «Неужели вам для этого сюжета надо было ездить на Восток?» Картину она купила и повесила у себя в спальне. Таково было положение дел, когда однажды в одном из посольств был назначен большой костюмированный бал.
