— В отпуск, к матери, пишет, очень больна, желает меня благословить...
— Не в жонд ли, как и братца Ричарда? Знаем мы ее, патриотка от пяток до конца волос!
— Патриотизм, вы согласитесь, был всегда привилегией не низких душ.
— Низких, когда он действует впотьмах, изменнически, коварно, по-иезуитски.
— Не мое дело разбирать поступки моей матери, — я их и не ведаю; не знаю и того, что думает она делать из меня, знаю только, что долг детей свято повиноваться воле родителей. Кроме закона природы, это повелевает нам и заповедь Божия.
Посылка эта была принята Лизой по назначению.
— Хоть бы она приказала вам изменнически поднять оружие на Россию, которая вас вскормила, воспитала, устроила вашу судьбу, которой вы присягали?
— Это до меня не касается, вероятно, брата моего; где он, что с ним, вы, должно быть, лучше меня знаете. Это может касаться до многих поляков, поднявших оружие против России.
— Чай, представляют важные резоны к своему оправданию; пожалуй, Россия у них виновата! С больной головы да на здоровую.
— Они говорят, что благодарность забывается народом, когда он стонет под железным игом, когда польское имя здесь в унижении, в презрении, религия их гонима, когда из поляков хотят сделать рабов, а не преданных подданных.
Ранеев готов был выйти из себя, колени его дрожали. Лиза, боясь, чтобы этот горячий разговор не повредил здоровью отца, взглянула умоляющими глазами на Владислава, но тот, заметив этот взгляд, остался все-таки неумолим.
Пожал старик руку Сурмину и сказал, немного успокоившись, указывая на Владислава:
— Этот молодой человек — Стабровский. Он мне родственник, хотя и дальний, но я любил его, как самого близкого. Уполномочиваю вас, — он, конечно, позволит, — поговорить с ним за меня. Не то боюсь по родству оскорбить его жестким словом. К тому же он теперь мой гость и на проводах. Может быть, мы с ним расстанемся до свидания там.
Ранеев указал на небо, потом, обращаясь к Владиславу, прибавил:
— Это мой лучший друг, Андрей Иваныч Сурмин. Не откажись поднять перчатку, которую он, жалеючи старика, бросит тебе за меня. Он человек беспристрастный, хотя хороший патриот, и лучше меня владеет оружием слова.
Молодые люди слегка друг другу поклонились.
— Бывало, — сказал Сурмин, добродушно улыбаясь, — благородные рыцари, выходя на поединок, подавали друг другу руку. Вот вам моя рука, верьте, на ней нет пятна.
Стабровский немного смутился от неожиданного вызова, но невольно отвечал: «С удовольствием», — и подал ему руку.
