— А что?
— Если Толька с кулаками. Он здоровый. Вы его как-нибудь самбо, через голову. Вот смеху будет! А вообще он парень ничего, смирный. Я его еще немного повожу, а потом, может, замуж. Ведь все выходят, правда? — Катя вздохнула.
— Выходят. Только зачем так спешить. Еще успеете замуж.
Она, кажется, не слушала меня. Думала о чем-то своем.
— А еще знаете что? — Катя схватила меня за руку крепкой ладошкой. — Можно, когда совсем стемнеет, за наш коровник пойти. Там кучами старая солома свалена. И вот мы солому поджигаем, а из-под нее мыши целыми тучами так и стреляют. Обхохочешься!
Мы подходили к правлению.
Катя заметила, что держит меня за руку, смутилась, буйно покраснела, даже уши ее вспыхнули. Она отбежала чуть вперед и прошептала:
— Так придете на танцы?
— Не знаю, Катя. Вряд ли.
— Приходите! — сказала она. — У нас клуб, правда, плохой, наскрозь дырявый. Но Иван Матвеевич обещал к ноябрьским новый построить. А раз обещал, — сделает. Он не умеет обманывать.
И она убежала.
Участкового Захарыча у правления не было. Значит, Морковин никуда не ушел.
Фролов был возбужден. Он взял меня под руку, отвел к вылинявшей доске почета.
— Обошел семь дворов, — быстро говорил он. — Все в один голос: Сыч. И наш человек здесь имеется. Тоже на Морковина показывает. Только знаете, Петр Александрович, одна закавыка возникла.
— Что такое?
— Есть тут Зубкова... — Фролов волновался. — Зубкова Надежда Никитична. Крайняя изба по переулку. Так вот. Видела она, как утром у яблонь Михаил ссорился с Василием, то есть с Морковиным-младшим.
— Ссорились или дрались? — спросил я, чувствуя, что лицо покрывается испариной.
— Ссорились, говорит.
— Идемте к этой Надежде Никитичне.
Надежда Никитична Зубкова оказалась неразговорчивой, хмурой женщиной. Она стояла посредине двора, захламленного дырявыми ведрами и тазами, щепками, ворохами каких-то тряпок — крупная, сильная, в засученной по локоть грязной кофте, и хмуро смотрела на нас.
— Все я вам уж обсказала. Добавить нечего. — Голос у нее был хриплый, простуженный.
— Вот для товарища следователя повторите, — сказал Фролов.
— Повторите. Где я вам времени наберусь для рассказов. У меня поросенок вон с каких пор некормленый. — Она вытерла руки о большой тугой живот, недовольно помолчала. — Ну, пошла я утром к реке козу привязывать. Трава там сочная.
— Во сколько пошли? — спросил я.
— На часы не глядела. Может, семь, а может, боле. Подождала, когда дождь поутих, и пошла. Ну, колышек забиваю. Как раз напротив яблонь тех. Ну, и вижу: оба они там, Мишка и Васька. Стоят друг против дружки. Руками размахивают, долдонят чего-то.
