— С чем? — спросил я.
— Отныне в ваших руках вечная профессия. С ней не пропадете.
— Вечная?
Он себе и мне налил водки...
— Но-о! — закричал Сашка на лошадь. — Бегом! Пошел!
Однако наша пегая лошадь продолжала идти шагом, чуть косила на Сашку добрым фиолетовым глазом.
— Ленивая она у тебя, — сказал я.
— Это не она. Это он.
— Ну, все равно. Он ленивый.
— Не, — вздохнул Сашка. — Он не ленивый. Он меня не слушается. Маленький я. Вот вы на него покричите, и он побежит.
— Но-о! — закричал я. — Пошел!
Лошадь запрядала ушами, сердито фыркнула и действительно побежала.
— Как же его зовут? — спросил я.
— Буран он, — сказал Сашка. — Трехлетка. Хитрющий — страсть. — Задумался, спросил: — А у вас в городе кони есть?
— Мало. Все больше машины.
— А у нас и машин мало и коней мало.
— Чего же у вас много? — спросил я.
Сашка опять задумался, потом сказал серьезно:
— Земли много. И леса много. И еще над землей и лесом неба много. Правда?
— Правда, — сказал я и опять лег на спину.
Сквозь ветки проглядывало небо. Иногда я видел облака. Зеленые кроны плыли надо мной. Посвистывали птицы.
...Збышевский себе и мне налил водки.
— Да, вечная. Третья древнейшая профессия, — сказал он, внимательно заглянув мне в глаза. — Пока люди ходят по земле, они будут убивать друг друга. Физиология. Впрочем, возможно, не только физиология. Фрейда читали? Не важна причина. Просто факты: есть люди — есть убийства. Я говорю убийства, потому что в них квинтэссенция человеческой преступности, А раз так, — вечно будут юристы. Мы необходимы обществу, пока оно есть. Я имею в виду общество всей земли. Социология ни при чем. Итак, коллега, выпьем за нашу профессию, вечную, как мир. — Так откровенно он высказывался впервые. Водка язык развязала? — Лучше так! — поднял он свою рюмку. — За вечность мира! А значит? Вы понимаете...
— Давайте выпьем, — сказал я, — за то, чтобы когда-нибудь отмерла наша профессия.
Профессор тихо, как-то остро засмеялся:
— Тогда надо выпить за атомную войну.
К нам повернулся мой друг Женя Штамберг. Мы выпили трое — каждый за свое.
На эстраде грянул джаз. Возбужденные пары ринулись твистовать...
...В деревьях зашумел ветер, теплые капли посыпались на меня. Я не заметил, как наша лошадь опять перешла на шаг.
Если Збышевский прав, просто не стоит жить. Для чего тогда, для чего все? Уроки истории, жертвы? Неисчислимые жертвы моей страны, ее тернистый путь?
Признаюсь, случается, я начинаю думать, как он. Когда представляю кровавые этапы двадцатого века: фашизм, минувшую войну, концлагеря для миллионов, где методично и последовательно в человеке уничтожается все человеческое, современный мир с американскими бомбами во Вьетнаме, с военными самолетами над всеми материками, с термоядерным оружием. Слишком много убивают на нашей маленькой планете и людей и животных. Убивают, убивают, убивают. И готовятся убивать.
