— Приступим. — И я увидел его умные, зоркие, всепонимающие глаза. Сонливости в нем как не бывало.
Оказывается, на какое-то время был отключен мой слух. Я будто снова услышал гул толпы, всхлипывания, бодрые голоса петухов; где-то тарахтел трактор.
Фролов сделал несколько снимков трупа. Работал он умело, быстро. Лицо его было бесстрастным.
Мария Никитична нагнулась над убитым.
— Две пулевые раны, — повернулась она ко мне. — Видите?
— Да, — сказал я сухими губами.
На спине убитого, на сиреневой рубахе, было два маленьких отверстия. Их обвили темные кровавые круги с рваными краями.
— Одна рана против сердца, — продолжала Мария Никитична. — Смерть, очевидно, наступила мгновенно. Впрочем, покажет вскрытие. Стреляли, кажется, из револьвера.
— Из револьвера? — вырвалось у меня.
Толпа за плетнем слушала нас, замерев; даже дети не плакали.
— Утверждать не берусь, — сказала Мария Никитична. — До вскрытия. Вам, Петр Александрович, труп не нужен?
— Нет! — поспешно сказал я и подумал: «Дикий вопрос: нужен или не нужен труп».
В спину мне ударили слова:
— И-ии! Стрекулист какой-то. А она — Петр Александрович...
— Составим протокол осмотра трупа, — сказал я Фролову, подавив смущение и неловкость. — Вы напишете?
— Давайте, — буднично сказал Фролов.
Все у него получалось четко, быстро и чуть небрежно. Я невольно вспомнил фильмы о бесстрашных, хладнокровных сыщиках в плащах с поднятыми воротниками. Оказывается, довольно точно. Правда, неизвестно, что первично, а что вторично.
Потом он сказал тихо, дружественно:
— Петр Александрович, постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы.
— Да, да...
Я писал постановление, и в тишине слышно было, как скрипит перо по бумаге.
Взяв постановление, Фролов сказал милиционерам:
— Теперь давайте грузить его.
Милиционеры понесли убитого парня к «газику». Пожилой взял его под мышки, молодой за ноги. Они тащили труп вниз животом. Бессильно мотались голова и руки. Изо рта тянулась липкая розовая слюна. Теперь я смотрел на лицо убитого, но ничего не видел: ни носа, ни глаз, ни губ. Только клейкую струйку этой слюны.
Я почувствовал тошноту.
За трупом, спотыкаясь, как слепые, шли те две женщины, молодая и старая. И вдруг старая заголосила страшно, высоко, по-звериному:
— О-о-о! Сы-ы-ночек!.. — И руки взлетели над ее головой. — Сы-ы-ночек... Да-а как жа-а...
И тотчас задвигалась толпа, запричитала, заплакали дети.
— Дайтя дорогу, граждане, — отчаянно говорил пожилой милиционер. — Ну! Дорогу же дайтя! Граждане!
