— С нашего края пищевой цепочки вряд ли кто-нибудь обратит на это внимание, — сухо ответила она. — Но если ты приказываешь, я постараюсь.
Я отключил связь и посвятил следующие несколько минут предстартовой проверке систем. Я сознательно медлил, чтобы оттянуть неотвратимый разговор с Джимми Камалой, нашим ответственным за музыку, о деталях броска к Парексу.
Нельзя сказать, чтобы я его сильно недолюбливал. Просто он был молокососом, которому едва исполнилось девятнадцать, а потому из него так и перли плохо переваренные идеи и сомнительные истины, раздражавшие меня еще тогда, когда я сам был подростком. Надо же было такому случиться, чтобы именно этот зазнавшийся шалопай оказался нашим ответственным за музыку — то есть человеком, чью незаменимость вынужден был признавать весь экипаж «Сергея Рока»!
Честно говоря, Джимми старался. Но несмотря на все его благие намерения не нести чушь и на мои — помалкивать и не указывать ему на каждом шагу, что он несет чушь, оба мы постоянно гладили друг друга против шерсти.
К счастью, в тот момент, когда я закончил предстартовую проверку систем, Билко сообщил мне, что багаж погружен и закреплен. Я связался с диспетчерской, узнал, что благодаря нашей прыти мы числимся третьими в очереди на взлет, и приказал экипажу пристегнуться. Увидеться с Джимми я еще успею.
Мы взлетели на орбиту, даже не осыпав космопорт искрами, отстрелили ускоритель, тут же подобранный внизу для повторного использования, и устремились в глубокий космос.
Увы, теперь встреча с Джимми стала неотвратимой.
— Проверь параметры траектории на Парекс, — приказал я Билко. Более современные корабли могли корректировать свой маршрут в процессе полета, нам же приходилось с самого начала ложиться на строго выверенный курс. — Пойду посмотрю, готов ли Джимми.
— Ступай, — молвил Билко, уже приступивший к делу. — Не забудь напомнить ему, что нынче мы нагружены под завязку. Тут нужна Зеленая, а то и Синяя.
— Это точно.
Проходя мимо пассажирской каюты, я обратил внимание, что дверь ее заперта. Вдруг у дражайшей ученой дамы приступ тошноты? Я был готов пожелать ей именно этого: в обществе, пронизанном строгими классовыми разграничениями, рвота — великий уравниватель. С другой стороны, если ей не хватит пакетов, мне придется за ней подтирать… Вспомнив об этом, я перестал желать ей неприятностей. Пройдя еще пять метров, я вошел в каюту ответственного за музыку.
Как я уже сказал, Джимми был парнишкой девятнадцати лет от роду. Я забыл добавить к этому, что одним возрастом дело не исчерпывалось: все самое неприятное, что только может сопутствовать этому возрасту, наличествовало у него в полном комплекте. Скажем, волосы он не стриг уже на протяжении пяти межпланетных перелетов, а на физиономии отрастил пучки противной растительности, каковую на полном серьезе именовал бородой. Даже среди своих коллег, не ведающих приличий в одежде и испытывающих по сему поводу извращенную гордость, он выделялся полным отсутствием вкуса: в тот день, к примеру, он напялил рубаху в кричащую полоску, вышедшую из моды лет десять назад, и линялые джинсы, начавшие выцветать тогда же. Шейный платок — кастовый «знак» ответственного за музыку — находился в вопиющей дисгармонии с рубахой, к тому же был повязан кое-как. О фасоне и состоянии его ботинок, водруженных прямо на стол, я вообще умолчу.
