Аннабелль сидела за чайным столиком, прикладывая к глазам кружевной платок – настолько кружевной, что он едва ли что-то впитывал.
– Не желаешь ли чашку чаю? – спросила она.
– Нет, спасибо, – сказала Олив. – Аннабелль, мне надо у вас кое-что спросить. Но не удивляйтесь, если вопрос будет… странный.
Женщина озабоченно подняла брови.
– Можешь спрашивать о чем угодно, Олив.
– В общем, – протянула Олив, дергая за фиолетовую кисточку одной из подушек, – вы все знаете про дом. Значит, может, знаете про… про котов?
Аннабелль едва заметно наклонила голову.
– Про котов? – повторила она медленно. – Да.
– Люди в одной из картин сказали, что коты… они… – девочка тяжело сглотнула, – …что это ведьмины духи . Что они злые. Что хотят избавиться от моей семьи, чтобы вернуть дом тому, кто раньше им владел. И еще что-то про подвал. Потому что… потому что подвал построен на надгробных плитах. Очень-очень старых. – Она прижала подушку с кисточками к груди, будто щит. – И моих родителей не будет всю ночь, а миссис Нивенс мне не нравится, но я больше никого не знаю, и мне страшно.
Аннабелль закрыла глаза. Олив смотрела на нее, затаив дыхание. Вот-вот она поднимет веки и посмотрит на Олив со смесью жалости и разочарования, а потом скажет: «Олив, боюсь, ты сошла с ума. Может, тебе прогуляться до ближайшей лечебницы для буйнопомешанных?»
Но когда Аннабелль открыла глаза и посмотрела на нее, в ее глазах не было ни жалости, ни разочарования. Только краска медового цвета.
– Олив, – сказала она, – боюсь, все, что тебе сказали, – правда. Эти коты действительно опасны. Но ты можешь побыть со мной. Можешь оставаться тут, сколько захочешь.
От накатившего облегчения Олив показалось, что она сейчас разрыдается.
– Спасибо, – прошептала она.
Аннабелль потянулась и похлопала ее по руке. Девочка постаралась не вздрогнуть от прикосновения холодной нарисованной кожи.
– Иногда нелегко понять, кому можно довериться, – мягко сказала Аннабелль. – И, видят небеса, мы все совершаем ошибки.
Тут ее голос сорвался, и она с тихим всхлипом приложила кончики пальцев к губам.
– Аннабелль, вы что… плачете? – неуверенно спросила Олив, понимая, что многие не любят в этом признаваться.
Та вздохнула.
– Ах, да, на меня вдруг что-то нашло. Но это все пустое.
И тут она совершенно внезапно спрятала лицо за платком.
– Что же случилось? – спросила Олив, которой казалось, что взрослые вообще почти никогда не плачут – кроме, конечно, тех случаев, когда роняют что-нибудь себе на ногу, как ее отец, когда они пытались затащить дубовый буфет вверх по лестнице.
