— Наши патрули все на связи? — осведомился под конец Гиена, и Дятел кивнул — ему хватило провода, чтобы разнести по Лесу несколько полевых телефонов, переделанных из детских игрушечных.
— Собирать их донесения каждую четверть часа. Приготовить снаряжение, поесть — и спать. В три часа выходим.
Заснул он сразу, сунув под голову сумку с бинтами; он не видел, как ему улыбнулась одними глазами Росомаха, бесшумно проходя мимо, не слышал, как Пума льет оливковое масло на клинок ятагана, чтоб тише выходил из ножен, и как Рыся щелкает трофейным «узи», Вскоре легли и они. Один Татцельвурм, прикрыв перепонками глаза, остался бодрствовать у коптилки, да бессонный Дятел переговаривался с постами охранения.
Гиене снилось, что он снова стоит в Лесу, окруженный деревьями, а они смотрят на него. Ох как смотрят! Он был рад попятиться, но некуда — сзади тоже деревья.
Что вы уставились? Я все сказал!
Нет, — шевелил листву ветер.
Ты охотился на людей, — шептала трава.
А вам-то что?
Ты убивал.
Я боец, но не каратель, — объяснял он. Поймут ли?.. — Я детей не трогал, по женской части не марался. Я человек, а не скот…
Да, человек, — промолвило раскидистое дерево, — но до скота тебе недалеко, если считаешь, что одних людей можно убивать, а других нет.
Я так не считаю… — пробовал возразить он.
Считаешь. В своей стране ты вел себя как человек, но когда тебя звали поохотиться в чужие земли — охотно ехал, оставив имя Человека дома и прихватив только остаток совести. Скоро ты потеряешь его где-нибудь в аэропорту или забудешь в камере хранения, а на других людей будешь смотреть как на дичь только потому, что они грязнее тебя или беднее твоих нанимателей. А человечью маску ты будешь одевать на родине, чтобы люди не пугались твоих клыков.
Хватит! — оборвал он шум деревьев. — Не вам меня учить!
Не нам… не нам… — затихал Лес, и Гиене вдруг стало страшно — то, что говорило с ним, исчезло, но слова все звучали в голове. Он побежал, запнулся о корягу, но успел смягчить падение, выбросив руки вперед. И ладони заскользили по закраине ямы со стоячей водой, из водяного зеркала к нему метнулась оскаленная морда в жесткой шерсти и остановилась нос к носу. Тут он понял, что видит себя, закричал, вскочил, сжал голову ладонями…
— Э, ты чего? — потрясла его за плечо Росомаха, когда он с криком проснулся и сел. Он встрепенулся, сбрасывая с себя ее ладонь:
— Отвянь! Без тебя тошно…
— Лес испытывает тебя, — покачала она головой, глядя печально и понимающе. Куда девалась прежняя крутость?
