— Кто тут?
— Отчини. Это я, Семен…
— Какой еще Семен? — заиграла голосом Анька. — У меня все дома…
— Да открой. Дело есть. На минутку.
Звякнула щеколда.
Когда Семен залпом выпил кружку водки, занюхал огурцом, Анька подсела к нему, нарочно касаясь его полной белой рукой.
— Ты где это пропадал? Искал тебя Чаров…
— Чего? — испуганно переспросил Семен.
Анька заметила испуг и, хитровато прищурив глаза, пропела:
— Не знаю, что уж ты натворил, но сам не свой искал тебя Чаров-то…
Семен схватил лампу и дунул в стекло.
— Не балуйся, — захихикала Анька. — Зачем свет потушил? Я боюсь…
— Не бойся, — стараясь быть равнодушным, сказал Семен. — Так ты ничего не сказала?
— Ничего. А что надо было?
— Ладно, — оборвал ее Семен. — Собери-ка мне на десятку консервов, водки достань две поллитры и хлеба. Я пойду скоро.
— На ночь-то глядя? — ойкнула Анька. — Переспи до утра уж…
— Не твое дело.
— А я и ничего, Семен… Просто как лучше… Что это у вас там вышло-то?
Семен встал.
— Делай, что прошу.
— Дак свет мне надо.
— Зажигай, — разрешил Семен.
Когда он уходил, Анька пыталась обнять его в сенках, но Семен резко оттолкнул ее и сказал задавленным, хриплым голосом:
— И если кому скажешь, што был у тебя, смотри…
Над Варгузином работал низовой ветер, носились белые клочья чаек, и гулко лупил о грузовой пирс раскатистый прибой. Приплясывали у причальной стенки лодки, баржонки, боты, рыбацкие катера, и над всем этим стояли густые запахи уснувшей рыбы, донных сетей, солярового масла и пота.
Ночью, когда море слегка поутихло, в порт втянулся огромный лихтер «Клара Цеткин». Семен, третий день дожидавшийся корабля, сидел на кнехте, внешне равнодушно поглядывая на швартовку. А по пирсу носился, шаркая огромными стоптанными валенками, дед Спиридон, «директор берега», как его величали в порту, он же смотритель маяка и бакенщик. Эти дни до прихода судна Семен жил у Спиридона, подпаивал его водкой и слушал старика. По ночам Спиридон надолго уходил куда-то, и тогда в раскрытые форточки его избенки приходили шумы с моря: свистящие шепоты ветра, сбивчивые потактывания двигателей, неясные обрывки голосов.
Возвращаясь, дед Спиридон гремел спичками и говорил сам с собой:
— Ефим прибежал Сутарин… Центнера три взял омуля… Однако и ничего…
Заревца от папиросных затяжек слабо проявляли его скуластый бурятский профиль, концы загрубелых рабочих пальцев.
— Слышь, каторжный? — обращался он к Семену и, не дождавшись ответа, кряхтел над сапогами, матерился и скрипел кроватью.
