Я смотрел на Санчо, на его лоснящиеся темные глаза, из глубины которых молча покрикивала боль, на его бинты, как-то по-особому бело раздвоивших смуглость кожи, на не занятое им, свободное пространство больничной койки, — настолько он был худ и невелик росточком, — что невольно подумал: господи, да пацан-то почти вровень с автоматом…
Перетерпев очередной прилив муки, Санчо сбивчиво и едва слышно нашептал свою коротенькую военную одиссею. И если бы ее венчал, ну, скажем, бой с «контрас» и если бы ранение Санчо было боевым, то тогда бы это все, наверное, могло восприниматься как трудновообразимое, но все же реальное: миру известно, и притом хорошо, что Никарагуа сражается, что эта страна, с добрым, улыбчивым народом, не по своей охоте вынуждена крепко сжать кулаки… Но в том-то и дело, что автомат, выстреливший в четырнадцатилетнего добровольца отряда самообороны деревушки Анисалес… принадлежал ему же — Санчо Лопесу Крусу. И в тот день, под вечер:
— …я стоял на посту. И это… ел… — Название фруктов он произнес совсем неразборчиво. — А косточки складывал на камень. Потом вынул из автомата рожок с патронами, ну… это когда уже все съел и… ну это… прикладом по косточке… — Санчо болезненно сморщил лицо.
Я представил, как ослепительно громко треснула та косточка, после чего все стало кругом темно. Санчо забыл, разряжая автомат, про патрон, досланный в канал ствола.
Не помню, по какому уж такому поводу высказал однажды Бальзак свое соображение насчет того, что впечатления — только случайности жизни, а не сама жизнь, но всякий раз, оказываясь в новых для себя краях, я непременно почему-то вспоминаю об этом и, вспомнив, непременно пытаюсь опровергнуть.
Ну в самом деле, вместе с родной речью память накрепко укоренила во мне ясную мудрость народа: на ловца и зверь бежит; как аукнется, так и откликнется; рыбак рыбака видит издалека и так далее. То есть уже по этой, никоим образом неопровержимой логике случайно в кустах может действительно оказаться разве только тот самый, пресловутый белый рояль. Новизна не виданной никогда земли, неразгаданности быта и бытия людей ее заставляют и обязывают работать душу, так сказать, на прием. И вот тут, рано или поздно, наступает, пожалуй что, воистину чудесное: воспринимая и напитываясь новизной извне, душа по обратным связям отвечает на это тем, что не ты, оказывается, открываешь, скажем, в данном конкретном случае в Никарагуа, что-то новое для себя, а Никарагуа щедро открывает в тебе как бы наново то, что, в общем, когда-то вроде бы и было усвоено, да перестало действовать, вероятно, благодаря чересчур уж порою необязательному и громковатому употребительству всуе.
