Тристан несколько минут внимательно изучал все это, и состояние беспокойства, сопровождавшее его с того самого момента, как они покинули поселение, вновь обострилось. На этот раз оно не было связано с его матерью. Разглядывая квадратные жилища, он вспомнил, что говорил Харуо о плоскозубых. Он прекрасно помнил, что в его тоне звучала насмешка, и Тристан снова задался вопросом, чем она могла быть вызвана. Ему хотелось знать, не относится ли это к тем вещам, о которых ему с раннего детства рассказывала мать, и именно по этой причине он не предупредил ее о своем уходе. У Тристана засосало под ложечкой.
— Плоскозубые, — наконец процедил он сквозь зубы тоном Харуо.
— Смешно слышать, как ты это говоришь, — заметил Пулу.
Тристан не улыбнулся — он просто не мог этого сделать, и Пулу сказал:
— Твоего отца здесь нет.
— Я знаю это.
Пулу поднял голову.
— Где он?
— Там, — показал Тристан на небо. — Там, откуда упали моя мать и я, когда был маленьким.
— Ты упал в большом блестящем яйце. Пелан и я нашли вас в нем.
— Да. Назад мы будем возвращаться на таком же, — подметил Тристан. — Плоскозубые хранят их вон в тех белых гнездах.
* * *
Сидя спиной к спине в сгущающихся сумерках, Тристан и Пулу вглядывались в заросли, пытаясь обнаружить крадущиеся фигуры джаусов, и жевали кусочки сушеного мяса. Устроившись поудобнее, Тристан запрокинул голову, насколько это было возможно, и стал рассматривать звезды, уже хорошо видимые над грядой, оставшейся позади.
— Маленький брат, — напомнил ему Пулу, — джаусы приходят не с неба.
— За прошедшие две ночи не было никаких признаков джау, мы даже воя не слышали. Плоскозубые отпугивают их отсюда, как пейму.
— Ты что делаешь?
— Звезды разглядываю.
Пулу пошевелился, лишив Тристана опоры, и спросил через плечо:
— Где твой отец?
— Не знаю.
— А твоя мать знает?
— Может быть.
— Ты ее не спрашиваешь?
— Нет.
— Почему? Джва’лай ведь для нее.
Тристан опустил голову.
— Я не сказал ей о том, что ухожу.
Теперь Пулу повернулся к нему и посмотрел широко раскрытыми глазами.
— Она не просила тебя делать это?
— Нет.
— То, что ты делаешь, не джва’лай…
— Это мой святой долг! — пылко сказал Тристан. — Если бы я сказал ей, что уйду, то она не позволила бы это сделать и… — он пожал плечами, давая понять, что тогда на этом деле пришлось бы поставить точку с самого начала.
Пулу смог бы понять это: непослушание матери считалось святотатством.
Молчание продолжалось недолго, и Пулу снова задал вопрос:
— Почему ты считаешь, что она запретила бы тебе уйти?
