До встречи с журналистами оставалось три с половиной часа.
* * *
Обед у Марии произвел на меня сильное впечатление. Впрочем, сильное - вряд ли правильно. Скорее, удивительное.
За три часа старуха ухитрилась приготовить с десяток блюд, при этом никакой особой суеты я не наблюдал. Мне даже казалось, что она двигается не так уж и быстро, хотя, спору нет, ловко и почти грациозно, насколько это вообще возможно в ее возрасте.
Гроза закончилась довольно быстро, громы и молнии утихли, но ливень так и продолжал шелестеть за окном, и я подумал, что старухин оптимизм насчет гостей, которые являются сами, без приглашения, сегодня уж точно не оправдается. Ну кто потащится в такую погоду куда-то на обед, если нет никаких обязательств и можно спокойно отсидеться дома?
Однако я жестоко ошибался. Хозяйка еще не начала накрывать на стол, а уже стали подтягиваться гости. За каких-то полчаса набежало восемь человек, а вместе с Марией и спустившейся вниз Эсперой нас за столом оказалось одиннадцать. Из восьмерых гостей пятеро были старичками и старушками лет по восьмидесяти или около того, причем я был уверен, что всех их или почти всех я видел накануне в том баре, где встретил Лаки и Буллита. Еще двое - мужчина и женщина - показались мне мужем и женой, хотя на самом деле таковыми вряд ли являлись, ибо в разговоре несколько раз упоминали о своих супругах в третьем лице. Мужчине было около пятидесяти, женщина выглядела моложе, но оба производили впечатление людей глубоко нездоровых. Наверное, поздние любовники. Восьмым гостем был подросток лет шестнадцати, который прямо с порога спросил, где Эспера, и умчался наверх в библиотеку. Странная, одним словом, компания.
Беседа за столом текла ровно, Мария умело держала бразды правления в своих сухих морщинистых ручонках, то ловко меняя тему разговора, то подкладывая добавку в опустевшие тарелки. Сидящие рядом Эспера и самый молодой гость о чем-то тихонько переговаривались и, как только позволили приличия, покинули общий стол. После того, что мне сказала Мария, я повнимательнее присмотрелся к девочке и удивился, как же я сам не понял, что она больна. Ведь ее бледность и явную физическую немощность я отметил еще вчера. Наверное, меня сбил с толку блеск ее живых глаз и выражение доброжелательности и открытости на тонком иконописном личике. Я почему-то всегда думал, что лица тяжелобольных детей должны быть отмечены печалью и нездешностью. Оказалось, я заблуждался.
