Он встал и, прошлепав босиком по прохладному полу, расплющил нос о стекло. Столик и стулья стояли напротив комнаты Варвары, справа от окна. Комната Ивана была посередине, а Мишкина — самая дальняя. С такого расстояния ничего не было слышно, хоть форточка и была открыта, впуская в комнату душистую ночную прохладу...
Они стояли рядом, плечом к плечу, опираясь локтями на перила. Над их головами вились две голубые змейки дыма и параллельно друг другу уплывали влево, туда, куда гнал их ветер.
Глаза Ивану вдруг заволокло туманом. Он зажмурился и снова открыл их, но туман не исчез. Он удивленно отодвинулся от стекла и лишь тогда понял, что оно всего-навсего запотело от его дыхания. Вытянув шею, он еще несколько раз глубоко вздохнул и вернулся в кровать.
Вытянувшись на прохладной простыне, он вдыхал чудный запах свежего, высушенного на солнце белья и, засыпая, думал, что, по крайней мере, ему, кажется, не будет здесь скучно.
Уже сквозь сон его опять посетила та мысль, и он уснул с уверенностью, что, наверное, все-таки удастся встряхнуть Мишку.
К тому же он теперь точно знал, кто ему в этом поможет.
Когда он проснулся в незнакомой комнате, в чужой кровати, но со знакомыми ощущениями, яркий, белый утренний свет еще только начал проникать в небольшую сонную комнатку, пробиваясь сквозь зелень балкона и тонкие ситцевые занавески. В ногах была приятная ломота. Он смачно потянулся, с удовлетворением вспоминая о вчерашнем пиршестве, и снова расслабился, распластавшись на спине.
Несмотря на ранний час, Иван, к своему удивлению, чувствовал, что выспался. Вот что значит воздух! Но что-то было не так. Он огляделся. Не то чтобы ему здесь не нравилось, однако, когда его сонный блуждающий взгляд натыкался на белый просвет среди занавесок, с парящими в луче блестками пылинок, на серые от пыли пластмассовые тюльпаны, украшавшие с двух сторон, как икону, старую, отретушированную фотографию, ему становилось не по себе. На фотографии молодые, густоволосые мужчина и женщина, с одинаковыми тонкими вишневыми губами, склонили друг к другу головы так доверчиво и нежно, что ему стало грустно. Грустно и неуютно. Он вдруг остро почувствовал, что он не дома, и это чувство сильно отличалось от того, что приходилось испытывать в бесчисленных и разнообразных гостиницах, по которым он достаточно наездился за свою журналистскую жизнь. Там-то он как раз чувствовал себя как дома, а если нет, мысль о том, что остальные постояльцы, волею судеб закинутые сюда, испытывают те же чувства, быстро поднимала настроение, сближая с товарищами по несчастью. И все-таки гостиницы уже были родными, привычными хотя бы своей бесприютностью. Здесь же было что-то другое... Теплый, уютный дом, семейное гнездо со своими маленькими традициями... В нем начинало пробуждаться какое-то жалкое, сиротливое чувство, заставившее его испугаться, что еще немного — и он захочет обратно в Москву.
