Она сразу же приняла Ивана как родного, не говоря уже о Мишке, при взгляде на которого моментально прослезилась, и окружила их прямо-таки материнской заботой, ни на секунду не переставая хлопотать вокруг двух замученных нервной столичной жизнью и плохой экологией великовозрастных разгильдяев. Эта беспрестанная суета странным образом не утомляла тетю Клаву, видимо, потому, что очень шла ей — ее круглым серо-синим глазам, с вечно поднятыми от удивления выщипанными бровями, ее аккуратному курносому носику, розовым, все еще очень красивым губам и пепельным волосам; а также приятной округлости формам и даже хорошенькой крепдешиновой блузке — синей в белый горошек, с белым же кокетливым воротничком. Да и вообще все эти хлопоты были своеобразной, очень удачной формой кокетства, что, разумеется, никак не умаляло их искренности и практической пользы. И даже соседу Боре Сделай Движение, семидесятилетнему крепкому пьянчужке, которого она знала всю свою жизнь и который был лет на пятнадцать ее старше, она все старалась подложить в тарелку кусочек помягче, хотя Боря, съевший в начале вечера две вареные картошки, уже к еде не притрагивался, больше интересуясь так кстати купленным портвейном.
Боря нравился Ивану с давних пор. Это был сухой дедуля, с навсегда потемневшими от солнца лицом и руками, светлыми, по-старчески выцветшими, но всегда смеющимися и зоркими глазами. Он действительно был чем-то похож на мирно доживающего свой век мифологического сатира, который давно постиг всю мудрость жизни, попивая вино и добродушно лаская пробегающих мимо нимф. В принципе, дядя Боря представлял собой единственный приемлемый для Ивана образец старости. Он даже немного позавидовал этому старику и, в очередной раз протягивая руку, чтобы через стол чокнуться с ним, пообещал себе приехать умирать сюда, проводя неспешные, жаркие или дождливые дни во фривольно-философских раздумьях, матерными криками гоняя по горным склонам трех-четырех белых козочек и ежевечерне присаживаясь на теплые каменные плиты у крыльца, чтобы по разумной цене предложить туристам или многодетным жителям густое, душистое, желто-белое молоко в двух неизменных трехлитровых банках. Говорил Боря мало, но, когда говорил, прямо глядя на собеседника, становилось ясно, что он умен и может рассказать много интересного, а помалкивать предпочитает лишь из лени или джентльменства, предоставляя Клавдии право щебетать, расспрашивать, потчевать и удивляться. Он только изредка вставлял в разговор хитрую пословицу или хулиганскую, с матерком, прибаутку, чем вызывал громкий восторг Ивана, снисходительную усмешку Варвары и преувеличенное возмущение своей старинной соседки — она давным-давно привыкла к его поговоркам, но считала необходимым при очередном лихом выверте всплескивать руками и неодобрительно качать головой, смущенно косясь на московских гостей.
