Во многих воспоминаниях подчеркивается, что политических заключенных в штрафных подразделениях не было, не положено по приказу. Но опять же, закон одно, а военное время, военная обстановка, фронт, требующий все новых и новых жертв, — совсем иное. Да и те, кто рвался — в силу любви к Родине или в силу своего фанатизма — на фронт из промерзших бараков под пули, готовы были и в штрафных ротах реабилитировать свое доброе имя.
Думается, что они прекрасно понимали, что такое штрафная рота или штрафной батальон, но готовы были или умереть там, или, не прячась за спины других, «искупить вину».
А вот совсем иное видение ситуации, так вспоминал генерал армии Герой Советского Союза П.Н. Лащенко[15]:
«Приказ этот появился не вдруг, он вызревал; в конце концов, оказался ответом на ход войны. А ход войны в тот момент катился к трагедии. Большинство из вас много наслышаны о приказе № 227, но ознакомились с ним впервые и еще находятся под его впечатлением.
Я первый раз прочитал его под Воронежем, в штабе 60-й армии, которой командовал генерал И.Д. Черняховский[16], едва ли не в тот день, когда он был издан — 28 июля 1942 года. Был я тогда заместителем начальника штаба 60-й армии. Признаюсь, что нахожусь под впечатлением с тех пор, как впервые увидел его. Такова сила этого документа. Я часто задумывался: в чем она, эта сила?
Но в сорок втором году мы восприняли приказ 227 как управу на паникеров и шкурников, маловеров и тех, для кого собственная жизнь дороже судьбы своего народа, своих родных и близких, пославших их на фронт… Законы войны объективны. В любой армии солдата, бросившего оружие, всегда ждало суровое наказание. Штрафные роты и батальоны, если не усложнять, — те же роты и батальоны, только поставленные на наиболее тяжелые участки фронта. Однако фронтовики знают, как все условно на войне: без жестокого боя немцы не отдавали ни одной деревни, ни одного города, ни одной высоты. Командиры штрафных подразделений штрафниками никогда не были, а самих штрафников никто не зачислял в уголовные преступники.
Когда пришел приказ 227, части 60-й армии отбивались от врага под Воронежем. Обстановка была сверхтяжелая. Что говорить, полстраны захватил враг. Мы держались, казалось, на пределе возможного. Нет, я не мог сказать, что была всеобщая паника или повальное бегство. Да, отступали, но бегства как такового не было, по крайней мере в нашей армии. Приказ прозвучал для всех нас тем набатным сигналом, в котором было одно — отступать некуда, ни шагу назад, иначе погубим себя и Родину. Именно это, я бы сказал, главное в приказе, и было воспринято сердцем и разумом»
