— Что-то вам нынче не везет, Майкес! — усмехнулся Маньяра, подвигая к себе деньги актера, проигрывавшего одну за другой все свои ставки.
— Зато мне удача! — сказала моя хозяйка, прибавляя еще несколько монет к порядочной кучке, лежавшей перед ней.
— О, Пепа, вам всегда во всем удача! — воскликнул банкомет. — Но вспомните поговорку: «Кому везет в игре, тому не везет в любви».
— Зато вы, Маньяра, можете сказать, что равно удачливы и в той и в другой игре, — заметила Амаранта. — Ведь так, Лесбия?
И, обращаясь к Исидоро, который проиграл уже большую сумму, прибавила:
— А к вам, бедный мой Майкес, эта поговорка никак не относится — вам во всем равно не везет. Правда, Лесбия?
Кровь прилила к лицу Лесбии. Казалось, она готова ответить резкостью коварной подруге, но нет, она овладела собой — буря не разразилась. Маркиз все проигрывал, но прекратил игру лишь тогда, когда расстался с последний песетой. Майкес же, опустошив свой кошелек, занял денег у банкомета, и игра продолжалась, пока не пробило половину второго, — тут гости начали собираться домой.
— Я вам должен тридцать семь дуро, — сказал Майкес.
— Да, кстати, — вспомнил петиметр, — какую пьесу выбрали для спектакля у сеньоры маркизы?
— Остановились на «Отелло».
— О, это чудесно! — осклабился Маньяра. — Друг мой Исидоро, я мечтаю увидеть вас в роли ревнивца.
— А не хотели бы вы взять роль Лоредано? — спросил актер.
— Нет, нет, он слишком несимпатичен. К тому же я для театра не гожусь.
— Я вас подучу.
— Благодарю. А с Лесбией вы уже прошли ее роль?
— Она знает ее назубок.
— Скорей бы настал этот вечер! — сказала Амаранта. — Но ответьте мне, Исидоро: если бы вы оказались в положении Отелло, если бы вас обманула любимая женщина, вы тоже впали бы в такую необузданную ярость? И были бы способны убить свою Эдельмиру?
Эта стрела должна была уколоть Лесбию.
— Чепуха! — вскричал Маньяра. — Такое бывает только в театре.
— Я бы убил не Эдельмиру, а Лоредано, — с твердостью промолвил Майкес, устремив огненный взор на петиметра.
Наступила минутная пауза. Наблюдая за Лесбией, я видел на ее лице явные признаки сильнейшего негодования.
— Пепа, ты меня даже ничем не угостила нынче, — сказал Маньяра. Я, правда, поужинал, но ведь уже два часа ночи, деточка.
Я подал ему вино и, выйди из гостиной, услышал из-за двери следующий разговор.
— Дамы и господа, я пью за нашего возлюбленного принца Астурийского, — сказал Маньяра, поднося к губам наполненный бокал. — Пью за то, чтобы святое дело, которое он возглавляет, завершилось в ближайшие дни блестящим успехом, пью за падение фаворита и свержение королевской четы.
