Это о наружности и наряде графини. Что ж до Лесбии, она вспоминается мне вся в голубом. И вам я предлагаю вообразить ее в белой мантилье и голубом платье, отороченном черными кружевами, — не поручусь, что оно было именно таким, но это вполне вероятно.
До того вечера, о котором идет речь, я уже раза три видел этих прелестных дам у моей хозяйки. Я сразу понял, что обе они замешаны в придворных интригах, хотя на тайных вечеринках у нас в доме стараются этого не показывать. Случалось, между ними возникали ожесточенные споры, из чего я заключил, что в их отношениях нет полной гармонии. Кроме того, они порой упоминали о государственных делах или о ком-нибудь из членов королевской семьи, но тут обычно задавал тон маркиз, дядя Амаранты, — ему не терпелось при всяком удобном случае показать, какая он важная персона, и потолковать, к месту или не к месту, о дипломатических тонкостях, в которых он считал себя большим докой.
Достопочтенный дядюшка, как вы уже знаете, также посетил нас в тот памятный вечер. Самой замечательной чертой этого господина была его привязанность к племяннице, он находился при ней неотлучно, будто пришитый к юбке, исполнял роль ее провожатого в церкви, телохранителя на прогулках и кавалера на балах. Не помню, сказал ли я, что Амаранта была вдовой. Коли сказал, прошу простить за повторение.
Маркизу (его фамилию не называю по тем же причинам, по которым решил скрыть имена дам) перевалило уже за шестьдесят, в свое время он занимал различные дипломатические должности. Возвысил его Флоридабланка, поддерживал Аранда и, наконец, Годой сместил, из-за чего он возымел к этому министру жгучую ненависть, — любимой темой его бесконечных разглагольствований была возможность падения фаворита. Тщеславный, чванливый пустомеля, он принадлежал к числу тех людей, которые, возомнив о себе, полагают, что предназначены вершить судьбу государства. Над его напыщенной болтовней, сочетавшейся с самым постыдным малодушием, издевались даже друзья, во всех светских гостиных он служил посмешищем. «Что же предпримет Россия?», «Неужели Австрия поддержит столь коварный замысел?», «Нам грозит величайшее бедствие!», «О, южным державам придется туго!» — изрекал он с загадочным видом, чтобы придать себе вес: хорошо заучив свою роль, он всегда ограничивался туманными намеками, ни о чем не говорил прямо, — тогда, надеялся он, слушатели, обуреваемые догадками и сомнениями, станут упрашивать его объясниться.
