Отбросив страхи, Алиенора встала и принялась разглядывать в зеркале свое обнаженное тело. Генрих будет доволен, увидев ее упругие, высокие груди, узкую талию, широкие бедра. От одной только мысли о том, что его пронзительные, опытные глаза увидят ее наготу, Алиенора таяла. Пальцы требовательно опустились к тому сокровенному местечку между ног, что люди вроде Бернара считали запретным для истинно верующих, к местечку, которое пять лет назад дало ей знание о невыразимом наслаждении, поглотившем тогда все ее существо.
Открыл для нее это знание трубадур Маркабрюн, несравненный Маркабрюн, которого она пригласила из своей родной Аквитании к парижскому двору, где его таланты так и не оценили по достоинству. В его облике было что-то сатанинское: смуглый, черноволосый, он возбуждал Алиенору двусмысленными – и очень плохими – стихами, воспевавшими ее красоту, а потом сделал то, чего никогда не делал Людовик: вознес ее на самую вершину блаженства. Случилось это в один великолепный июльский день в уединенной беседке дворцового сада. Но чрезмерная фамильярность стихов Маркабрюна, посвященных королеве, разбудила подозрительность и ревность Людовика, и король отлучил трубадура от двора, отправив назад на юг, даже не догадываясь о том, что Маркабрюн злоупотребил его гостеприимством. Жажда Алиеноры снова подняться на эту вершину блаженства привела ее следующей осенью в объятия Жоффруа.
После этого она научилась сама удовлетворять свой голод, чем и занималась теперь с самозабвением, все ее тело предвкушало то наслаждение, которое она испытает, когда соединится с Генрихом Анжуйским. И, постанывая в судорогах сладострастия, утолявшего ее взыскующую плоть, Алиенора пообещала себе, что произойдет это скоро. Ведь Генрих и Жоффруа не собирались надолго задерживаться в Париже.
– Я видел, что ты разговаривал с королевой, – сказал Жоффруа.
– Мы обменялись любезностями, – настороженно ответил Генрих, наполняя кубок. Он никогда не обсуждал свои амурные дела с отцом.
– Выглядело это как нечто большее, – пригвоздил его Жоффруа. – Я знаю тебя, Генри. Не забывай, мальчик, она королева Франции, а не одна из тех девок, которых ты имеешь в стогу сена. К тому же мы только что заключили мир с королем – ее мужем.
– Мне все это известно, – упрямо ответил Генрих. – Я не идиот.
– Убеди меня в том, – возразил отец. – Я видел, с какой похотью ты разглядывал ее. И как она рассматривала тебя своими распутными глазами. Генри, тебе же известна ее репутация.
